А. К. Глазунов

Постепенно высокие фразы флейт вносят в музыку некоторое просветление, движение замедляется, и диалог скрипки с оркестром приводит к появлению новой темы — хрупкой, мечтательной. Слушая ее, невольно вспоминаешь некоторые эпизоды четвертой симфонии, исполненные такой же юношеской чистоты чувства и душевного откровения:

Как бы из сплава первых двух рождается еще одна мелодия. В ней — и меланхолия первой и просветленный, парящий характер второй:

Видимо, содержанием ее являются какие-то размышления о жизни, овеянные легкой, но неглубокой грустью, и поэтому вспоминаются строки Пушкина:

Печаль моя светла.

Затем снова в напряженном развитии возвращаются первые две темы и, исчерпав себя в скрипичной каденции, окончательно исчезают.

Фанфарными звуками труб, которые затем подхватывает скрипка, начинается новый, последний раздел-. Минор сменяется мажором, томление и раздумье — бесхитростным весельем, изящным танцем:

— Как это концерт может быть непонятен, — удивляется Ауэр, — ведь его музыка — само вдохновение, сама искренность!

И хотя при первом исполнении новое сочинение Глазунова не было оценено по достоинству, вскоре мнение Ауэра о концерте разделили и все его слушатели, и он стал одним из самых популярных произведений композитора.

В конце 1903 года неожиданно умер Беляев. По оставленному завещанию его огромные средства предназначались для «Русских симфонических концертов», Глинкинских премий и потного издательства.

Продолжать начатое им дело Беляев завещал своим ближайшим друзьям и помощникам — Римскому-Корсакову, Лядову и Глазунову. В жизни Александра Константиновича появились новые заботы и обязанности.

9 января 1905 года обычное, размеренное течение жизни было нарушено. Рабочие прекращали работу, студенты — учебу. Никто не мог оставаться спокойным.

Лихорадочно возбужденные, бродили учащиеся консерватории по классам и коридорам, и вдруг все как один собрались вокруг молодого человека в военной форме, который с гордостью рассказывал о том, как он, солдат военной музыкантской команды, лично принимал участие в подавлении демонстрации и даже расстреливал людей.

Конец его рассказа был заглушен криками возмущения. Тут же было вынесено решение требовать от дирекции исключения Манца из консерватории. «Человек, занимающийся искусством, не может оставаться узким специалистом, а должен быть гражданином... музыканты не имеют права считать, что их назначение забавлять господствующие классы в то время, когда народ поднялся против этих классов»,— говорили выступавшие на сходке. И когда дирекция отказалась исключить Манца, учащиеся объявили забастовку и прекратили занятия.

Глазунов и Римский-Корсаков узнали об этих событиях одними из первых. Взволнованные происходящим, они не задумываясь стали на сторону студенчества и дали обещание поддержать их требование.

Однако профессорско-преподавательский состав раскололся. Реакционно настроенный директор консерватории Бернгардт и некоторая часть педагогов решили сорвать забастовку и назначили начало занятий на 16 марта.

В этот день консерватория оказалась оцепленной конной и пешей полицией. Впускали только тех, кто изъявил желание заниматься. Таких оказалось не много, меньше десяти. Все остальные студенты, стремившиеся проникнуть в здание и поэтому вступившие в стычку с полицией, были переписаны, задержаны и арестованы.

Вскоре в газетах появилась статья, в которой действия дирекции назывались «несвоевременными, антихудожественными и черствыми с нравственной стороны». Статья кончалась словами: «считаю долгом выразить свой протест».

Автор этих строк, Николай Андреевич Римский-Корсаков, 21 марта из числа профессоров консерватории был уволен. Узнав об этом, Глазунов и Лядов отправили в дирекцию РМО письмо, в котором настаивали на возвращении Римского-Корсакова и извинении перед ним. Когда же их требования были отвергнуты, они, в знак солидарности с великим музыкантом, подали в отставку.

В эти дни, наполненные волнением и подъемом, было решено выучить и поставить новую оперу-сказку Римского-Корсакова «Кащей бессмертный».

Дул пронизывающий мартовский ветер. Отвернув от него лицо и придерживая разлетающиеся полы пальто, Глазунов и Римский-Корсаков, окруженные толпой учащихся консерватории, шли искать пристанища. Только что полиция прогнала их из театра, где они репетировали оперу.

Наконец все семьдесят человек появились в доме Глазуновых, и репетиция возобновилась. Дирижировал Александр Константинович. Николай Андреевич объяснял, как лучше исполнить то или иное место, помогал разучивать партии.

В течение трех недель очень трудное произведение было выучено. 27 марта в театре Комиссаржевской состоялось его первое представление. Состав зрителей был на этот раз необычен. Не только на галерке, по и в партере сидели рабочие. Они смотрели и слушали, затаив дыхание.