А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Но я все быстрее шел к девушке, что смотрела на мальчишек, купающихся в пруду. Я заметил, уже давно заметил, еще когда гонял голубей, что все девушки, прежде чем сойдутся с кем-нибудь, на сене, у реки, в лесу, на возу, любят глазеть на голых мальчишек. Некоторые часами простаивают в лозняке, дрожа вместе с ивовой лозой, со всеми ее листочками, смотрят, как мальчишки, придымленные жарой, голые, словно только что вышли из пасхальной лохани, прыгают с высокого берега, с наклоненной ракиты в воду, с которой смешалась вечерняя заря. А если девушек захватить врасплох, на дне их глаз можно увидеть листики ивы, страх и засыпающего карапуза.

Вот я и представлял себе, что в глазах дочки солтыса также увижу едва оперившегося карапуза, увижу, как он спит в саду или в тени ольхи и сосет кулачок. Мне было интересно, на кого он будет похож. Когда нас отделяло несколько шагов, я заметил, что она несет в плетеной корзине яблоки. И я забыл о ее глазах, так мне захотелось тех яблок. А ведь я только что, ускоряя шаг, хотел пройти мимо нее, страшась неотвязной боли в животе и пронзенного жаждой горла.

Приближаясь к девушке и чувствуя ее разгоряченное тело, я словно случайно споткнулся на тропинке. Левой рукой задел ее выставленный локоть и закрыл глаза. Я видел в себе все весенние луга и сады, там мчались галопом выпущенные из конюшен и коровников недавно родившиеся жеребята и бычки. Я даже улыбнулся, припоминая, как под их прорезающимися рожками, под их твердеющими копытами ломаются изгороди, сыплются щепки из досок, слетает кора с яблонь.

Крик девушки перебил мои весенние видения. Корзина выпала у нее из рук, посыпались яблоки. На тропинку, в овес, в кукурузу. Некоторые покатились по полю прямо до пруда. От рассыпавшихся яблок закраснели петушиные перья кукурузы и стебли овса. А я наклонился над девушкой и за локоть потянул к себе, чтобы заглянуть в ее глаза. Прежде чем она крикнула еще раз и вырвалась из моих рук, я успел заметить на дне ее глаз кусочек задымленного неба с едва зарождавшейся звездой и поцеловал девушку в шею.

Красные от рассыпавшихся яблок, от неожиданного приключения, мы собирали их и складывали в корзину и будто случайно задевали рукой за руку, локтем за локоть. Сначала, как ошпаренные, мы прятали руки за спину, но потом, задев друг друга несколько раз, сплели пальцы, пытаясь притянуть к себе друг друга. Ее пальцы, привыкшие косить траву, трепать лен и коноплю, драть перо, были крепкими, как ремень. В ее руках мои пальцы трещали, чуть не выскакивали из суставов. Но несмотря на боль, мне удавалось привлечь ее к себе и поцеловать куда попало — в губы, в щеку, в голую шею.

Но лишь только я повернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто, девушка воспользовалась этим и изо всех сил толкнула меня в овес. Я не успел выкарабкаться, не успел даже приподняться на локти, она уже сидела на мне верхом, дергала меня за волосы и колошматила кулаками. Я увертывался как мог. Хохоча и дрыгая ногами, я кричал, что она разбила мне нос и губы. Как только девушка перестала меня колотить, я попытался одним рывком высвободиться из-под нее. Она, правда, покачнулась, но ее ноги, открытые так высоко, что от их вида у меня снова пересохло в горле и сильнее разболелся низ живота, стройные и ослепительные, как хрусталь, сильно стискивали мои ребра. У меня даже дух захватило. Я попытался просунуть руку между ее ног, но она еще сильнее сжала меня. От боли у меня потемнело в глазах. И только когда я пообещал, поклявшись рассыпанными яблоками, что не буду к ней приставать, она разжала колени и с хохотом стала щекотать мои пересохшие губы сорванными стебельками. Она приговаривала, что ей еще никогда, даже ночью, когда всякое бывает, не приходилось скакать без седла на такой смирной лошадке.

Я покраснел от стыда и шепнул, что кто-то идет. Девушка вздрогнула, разжала колени. Я приподнялся на локтях, обхватил ее руками за шею и упал вместе с ней в овес. Привлек ее к себе. Руки с шеи я передвинул на лопатки. Переплетя пальцы так крепко, что они побелели, я сжал ее изо всех сил. Она пыталась защищаться, хватая зубами меня за ухо. Но когда я стиснул коленями ее бедра, она замерла. Теперь она охала от боли. Постепенно ослабляя свои объятия, я попытался ее успокоить.

Она лежала подо мной, втянув голову в плечи. Лаская пальцами ее лицо, обнаженную шею, я целовал ее в локти, в плечи. Не доверяя мне, она начала еще яростнее защищаться. Когда я поцеловал и укусил ее губы, она вытянулась и стала всхлипывать. Я гладил ее по щекам, по голове, по напрягшейся от усилия шее, по трясущейся от плача спине. Она плакала все громче. Первый раз я назвал ее по имени, тихо, тихонечко, совсем тихонечко. Первый раз я попытался петь колыбельную, молиться кому-то, лишь бы успокоить ее. Ничего не помогало. Она плакала все громче.