`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

— Мне кажется, что в таком инертном состоянии я погибаю и не способен более творить, — с горечью произнес. — Это паралич души. Она вроде пытается что-то сказать, пытается достучаться, высказать нечто: борись, сопротивляйся этому идиллическому бреду, не принимай и не соглашайся. Но внутри меня пустота, словно это труп лежит там, на полу, и не кому его убрать. А он продолжает медленно разлагаться. Наверное, я заражен злом, и это моя совесть. Читаешь Метьюринов, Байронов, Мильтонов — их жизнь никогда не была простой и понятной. Они носили печать проклятия, всегда чего-то искали, жаждали получить. Их жизнь была исполнена трагедии и в этой боли было что-то от чудовищной красоты.

— Что же это — рай не для тебя?

— Видимо, рай не для меня, — решительно заключил.

Ада нежно прикоснулась ладонью к моей щеке. Ее тонкие изящные пальчики были как капли воды после горячего пустынного солнца.

— Думаю, ты слишком много отдаешься книге, — с беспокойством сказала она. — Ты одержим ей.

— Знаю, — повернулся к ней. — но кроме этого романа и тебя у меня больше ничего нет. Я должен закончить его.

— Тогда возможно тебе поможет это, — с этими словами Аделаида навалилась на меня (ее шелковые волосы коснулись моего лица) и страстно примкнула сладкими губами. После продолжительного поцелуя, испив все чувства, она отстранилась и мы тяжело задышали.

— Да, это было… неплохо, — сообщил я спокойно.

— Неплохо?! — с возмущением вскричала она, присаживаясь на траве. — Вы напрашиваетесь, молодой человек, чтобы я вас убила! Учтите, тогда вы точно получите свою трагедию о какой мечтали!

Я засмеялся. Это ее только сильнее раззадорило и Аделаида в шуточной манере принялась колотить меня по груди, пока я не воспользовался моментом и не повалил ее на мягкую траву. Ночное поле синее в дивном цветении асфоделей мерцало в переливах лунного сияния. Северный ветер, пролетавший в этот момент мимо, колыхал ароматные цветы, словно живое море, охваченное синим пожаром. Горел бледный странник Эосфор, предупреждавший рассвет. Ночь утомленно отступала прочь, уступая место долгожданному дню, и все вокруг приходило в движение, словно свершался последний этап всех героических мифов — великий анабасис.

***

Она не беспокоила меня несколько дней, моя великолепная муза. Не хотела отвлекать от написания книги, но я не переставал повторять, что она и есть мое вдохновение.

Время проходило большую часть в праздности за рабочим столом, за которым, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, я погружался в видения разнообразные, в которых настраивался на нужную волну. На письменном столе залитом светом лампы в мирной обстановке умещалась ручка, пустая кофейная чашка, карандаш и ворох листьев, подвергнутых правке и исписанных дикими невообразимыми рисунками маленьких человечков, приносящих в жертву хлебный мякиш богу — гигантскому таракану.

«Я, родивший тебя на свет, изначально по природе своей ненавистным к миру. Мог ли ты знать, что где-то на земле, изнывая от той же печальной жажды, живет несчастный твой Создатель, пытающийся воплотить тебя в сюжет? Я буду строг к тебе, но как возможно по-другому? И все невзгоды, выпавшие на твою пресыщенную светом долю, я по крупицам соберу и отделю зерно от плевел, три мрачных песни о тебе сложу…

Несчастна судьба проклятого. Но не лейте понапрасну слезы, дорогие мои, иначе они могут кончиться. И охладеют ваши души. Сердца затвердеют, покроются коркой, станут сухими, как каменные статуи древнегреческих героев трагических поэм. Не расточайте свое горе. Храните молчание как совершенную тайну. Слезы целебные применяйте, как опытный врач, на бедных, больных и обреченных. Надежду людям дарите. Любовью открывайте им чудеса. Оставьте, демонов оплакивать не подобает. А наш герой был именно таким, открыв в себе неисчерпаемую злость и ненависть, и гордость, и великое презрение, что если б выражалось в жидкостях, то затопило бы весь мир. Жестокость, которой он не находил иного объяснения — он с детства с нею был.

Как счастлив был он на заре своей юности, отдававшейся ему без остатка, не требующей ничего взамен, но даже тогда в нем содержались сомнения, которые росли и крепли с каждым днем, пока кружным путем не привели его к ужасной цели, как будто бездна поселилась в нем.

Демон в духе, но не во плоти. Возможно, не такой величавый и прекрасный, каков однажды запечатлел на мистической картине один одержимый навязчивыми образами художник, которого именовали Врубель. Мне следовало бы заручиться его поддержкой, тот загадочный и трагичный посланник иного мира, не признанный при жизни и болезненно подверженный влиянию демонических сфер…»

Это все на что меня хватило, далее этого закрывала пелена тумана из другой реальности. А если я пробовал, превозмогая творческую немощь, то все мои попытки были такими нелепыми и смешными, что я в порыве ярости и разочарования с криками разрывал листы на кусочки. Меня душила злоба и бессилие. Тоска пленяла, наделяя все, на что я обращал свой взор пустым никчемным и бессмысленным муляжом.