`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Нет! Нет! Проклятье! Это не должна быть романтика, скатывающаяся в пресную слащавую муть! Я должен показать зло! Возвеличить ужас так, чтобы возопить и он в противоестественной своей форме был омерзителен, гадок и страшен — и главное, чтобы он был потусторонним… Как описать неописуемое? Как пробудить своего спящего демона грез?

Мне не хватило на это чувств, не хватило видений, и вдохновение, как побитая камнем дворняга, скулит и отступает прочь во тьму, словно опасаясь чего-то неведомого. Но я должен заразиться ими! Погрузиться в эту бездну безысходности сполна. Населить мир трагедией духов, чтобы затрепетали волосы на коже. Чтобы более не осталось сомнений.

***

Винсент знал чем я занимаюсь. Следующей ночью я отправился в бар, чтобы выпить и как следует обдумать идею. Сумрачное помещение было полупустым. На сцене играла какая-то малоизвестная рок-группа — пели о темной стороне, завладевшей их телами, которая превращала их из людей в жестоких монстров. Группа называлась «Волчата из Бирмингема».

Вокалист топтал сцену ногами, яростно прыгал на ней, как будто не контролировал свою голову так, что длинными волосами хлестал себя по лицу. Неистово по звериному выл в микрофон.

— Что если твоя душа давно мертва, а жизнь — это бессмысленный сон, который ты обязан досмотреть до конца? — я процитировал строчку из одной песни и отпил из стакана виски со льдом.

Какая-то девушка в красном платье весь вечер в красках рассказывала Винсенту о том, как нашла гениальный способ уличить парня в измене, застукала его с другой и чуть не убила, но потом одумалась и вот теперь сидит здесь, заливая радость или горе абсентом. Винсент, с присущим ему хладнокровием, стоял, прислонившись левой рукой к стойке, а в правой руке держал белую тряпку, которой протирал отполированный прилавок. Ближе к полуночи дама в красном расплатилась за выпивку и, как птичка, упорхнула в уличную тьму.

— Как удивительно слушать такие истории, — сказал Винсент после ее исчезновения.

— И что в них удивительного? — буркнул я.

— Все. Такая искренность человека еще заинтересованного жизнью иногда может открыть тебе гораздо больше десятка описанных сухим научным языком книг. Равнодушие — вот что нас губит.

— Ну, значит я уже погиб.

— Ты ждешь Страшного суда, когда бы мог воскреснуть из мертвых и возвестить хвалу существующей Истине?

— А чего ждать тем кто ни во что не верит? Искания привели меня в тупик.

Взор Винсента потускнел. И когда я уже собирался позвать его, он будто вернулся после долгих утомительных странствий.

— Знаешь, — внезапно произнес он, — иногда то, что мы ищем, мы уже давно нашли, но еще не поняли этого и продолжаем метаться, словно больные смертельной болезнью. Когда другие в своих ритуалах ищут богов, гоняются за откровениями и мистическими переживаниями, проливая чужую кровь на алтари или зарываясь в тонны сумеречных книг — ты вдруг понимаешь, что уже нашел свое подлинное счастье, этот сокровенный волшебный цветок. — Винсент не отрываясь уставился на меня пронзительными черными глазами и сказал: — Ты можешь быть философским камнем для другого человека, точно также как он может служить философским камнем для тебя. Ваша глубинная связь — это тот же алхимический закон, действующий в природе, который оказывает поистине невероятные влияния на человека и его душу — сие духовное отношение может вознести его до божественного неба или низвергнуть до адских глубин.

— In venere veritas*? — усмехнулся я. (*Истина в Венере)

— Нет, — необычайно взволнованным тоном возразил он, покачав головой. — Истина в Любви! Любовь облагораживает человеческий дух, делает его мудрее. Освобождает его от пут эгоизма, позволяя увидеть красоту этого мира и почувствовать всеблагого Творца, присутствующего во всех дивных проявлениях природы. — На той туманной ноте он кончил, вернув себе роль угрюмого и молчаливого бармена. Но из головы по-прежнему не выходили слова, о которых он говорил. Возможно, ему просто хотелось выговориться, поведать кому-то о том, что он думает, ведь поговорить здесь особо не с кем — каждый упивается своим дешевым адом.

Он часто видел каким я был в своих исканиях искусства; в попытках поймать искру зла, чтобы описать ее в своем романе — то зло, что свело с ума моего героя и привело к ужасающему бесчеловечному злодейству. Он видел как я заражался им, как менялся на глазах, положил всю жизнь только чтобы открылись познания природы сей недоступной человеку смертному. Давал мне советы, напоминая о том, что важно и о чем забывать нельзя. Порой мне казалось, что в этом пропитанном грехом месте Винсент являл собою единственного живого человека, кто еще сохранил в себе остатки былого разумного света, которым мы все награждаемся при рождении и со временем растрачиваем его впустую в дешевых вещах, коим придаем слишком большое значение.

— Мистер Брукс! Мистер Брукс!

Кто-то остановил меня на улице. Когда я повернулся к нему, то невольно издал изумленный крик.

— Опять вы?