`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Да, искусство разрушительно в некоторых случаях. Неистовство фантазий унесло моего достопочтенного деда от нашего мира в психушку, где он и провел остаток жизни, обмотавшись в грязные простыни, словно в саван. Там же на койке он и вскрыл себе вены, повинуясь инстинктам куда более древним, чем желания духа, пробудившегося в человеке. Ужас, о котором забыл людской род, погрузившись в заботы мирские, которым мы почему-то отдаем предпочтения более всего, словно это им мы обязаны служить, но не себе. Мой дед как никто другой знал сию истину… и отверг ее. Его поступок, вынужден признаться, в наивысшей степени безрассуден и не мог привести его к столь желанному утраченному источнику силы. Боюсь только что мне перешло это по наследству…

***

Дом безмолвствовал. Ада вернулась ближе к утру и стук ее каблуков отдавался звонким эхом в холодных пустых комнатах, когда она бродила по ним, словно одинокий призрак. От разгулявшегося снаружи ветра в столовой скрипело окно.

— Тейт? — позвала она, заглянув в гостиную, где у стены стояли диван и два мягких кресла. Аделаида вспомнила, как полулежала на диване в пеньюаре, поджав под себя ноги и укрывшись пледом, и читала вслух Хитроумного Идальго Дон Кихота, а я слушал, сидя перед камином на старом ковре. Вспомнила как мы грелись в тепле вместе. Но сейчас камин был не зажжен и от этого обстановка вокруг казалась мертвой. Сердце дома потухло.

— Тейт? — уже тихо и неуверенно прозвучал девичий голос, словно она боялась, что за этим вновь ничего не последует. Останется только неумолимая гробовая тишина, будто единственное, что здесь осталось, как символ давно ушедшего прошлого.

— Тейт! — пронзительно закричала Аделаида и бросилась по лестнице. Она быстро пересекла темный коридор второго этажа и ворвалась в спальню.

В комнате царил полумрак. Занавешенные шторы едва ли позволяли земному дню проникнуть внутрь. На полу и на ковре валялись смятые рукописные листы. Ада заметила меня на кровати и тут же бросилась ко мне, обнимая с таким жадным рвением, словно спасательный круг или я вот-вот должен был исчезнуть. Я обнимал ее в ответ, прижимая к себе крепче. Она была взволнована, дрожала и никак не могла успокоиться. Плечи ее тряслись, грудь тяжело вздымалась, слезы текли по белым щекам. Ада плакала.

— Что случилось? — спросил я в испуге и немного в изумлении.

— Я… я думала с тобой что-то случилось, — наконец, спустя некоторое время, вытирая слезы своей тонкой ручкой, робко произнесла Ада. К ее нежным ланитам вновь подступил румянец.

— Все хорошо, — успокаивал я ее, не отрывая взгляда от этих очаровательных сверкающих глаз. — Все хорошо. Я немного заработался с книгой, окончил первую часть… Снова боролся со своими демонами. Их было много и они знали куда бить.

— Тебе нужно сменить обстановку, — сказала Ада, лежа в моих объятиях. Она подняла голову и посмотрела на меня так, словно хотела в чем-то признаться. — Ты бы хотел уехать из этого города?

— Я бы хотел уехать из этого мира.

— Серьезно, Тейт.

— Ты правда думаешь, что мне это поможет?

— Конечно! — воскликнула Ада, в возбуждении сев на кровати. — В дороге ты напишешь о наших приключениях и подашь унылую реальность в увлекательном свете, как ты умеешь. — ее черные глаза загорелись как ночные звезды. От ее оживленной радости заискрилось мое сердце, захотелось смеяться. Какой загадочный огонь плясал в этих туманных грустных зрачках и делал их такими счастливыми? — Ты же мечтал в детстве путешествовать… Что? — спросила Ада немного обижено, немного смущенно, когда заметила легкую улыбку на моих губах.

— Порой мне кажется что ты не человек.

— А кто же я по-твоему? — удивилась она.

— Моя душа, — сказал, проводя рукой по ее волосам. — Ведь только живые души способны так заботиться о ком-то.

***

Одно из великих свойств музыки погружать нас в сумрачные пределы разума и доставать из его глубин темные рубины духа. Я поднял с дивана гитару, проверяя на ней струны. Мягко провел по ним кончиками пальцев, отчего возникла квинтэссенция чистых звуков, похожих на заливистый смех маленьких колокольчиков. Коснулся верхних струн, получая в ответ низкий плачущий ливень.

Закрыл глаза и неторопливо начал перебирать струны, инстинктивно, словно знал эту песню всю жизнь. Пробуждал жгущие пальцы аккорды, прислушиваясь к их необыкновенному мрачному строю — от медленного грозного гула, долгого и пронзительного, до мучительного крика, переливчатого, которым одаривал слух инструмент, покорный моим повелениям, потворствовавший скорбящей душе, отдававшей ему команды. Постепенно я погружался в это звучание, забыв обо всем на свете. Оно уносило меня, утаскивало за собой, как вихрь, призывая, чтобы я не боялся тех смутных и неуловимых очертаний. Меня охватил порыв — страх, какой свойственен нашей душе, когда ее похищает бесплотная сила, которой не владеешь.

Духи открыли мне истину. Страх, которого я боялся больше всего, и он должен был воплотиться в реальность, как мечта чьей-то злой воли…