`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Другие не умели говорить, у них отсутствовали рты, они стонали, оглашая побережье своим диким и не утихающим мычанием. Подземный народец.

Воздух сотрясало хлюпанье кровавых ног по земле. Кожа слазила с их тел, обнажая истекающие кровью мышцы, подернутые нитеобразной схемой синих вен. Один из них споткнулся, с горки полетел. Упал и больше не вставал. Исчез в бесформенном соку из красных тел. Их было больше тысячи и продолжали пребывать с холма. Каким чудовищным казался их забег? Они стремглав скакали наперегонки. Топтали друг друга, ломали руки, ребра, хребты и ноги, чтобы добраться до заветной цели. К воде.

— Скорей! Скорее!

Этот несчастливый багровый бесполый сброд вылился в чистое море, желая с ним соприкоснуться, быть им поглощенным. Но встретил сопротивление со стороны последнего. Клокочущая морская пена, набирая силу, с неистовой яростью отбросила их обратно к берегу и они, визжащие, стонущие калеки остались лежать на песке, перевернутые как мокрицы.

Сивиллический гнозис открыл мне фабулу всех этих безмозглых мелких созданий, сумбурно копошащихся в воде, их имитацию отношений. Тогда я понял, что не у них мне дано узнать путь к затонувшему царству Атлантиды.

Этому кровавому потопу не суждено было переступить черту. Он заражал собою море, и оно в болезненном приступе, сокращая грудь высокими белоснежно-пенистыми волнами, словно в лихорадке изрыгало его обратно на сушу. Земля тряслась, не признавая на себе того постыдного кроваво-красного комка, который растекся по ней желейными сгустками. Безмолвствуя взирало небо, радуясь, что далеко, и не ему на веки выпала тяжкая доля носить на себе проклятое родовое пятно.

Их так много и они так одиноки — бездумное скопление вшей, беспечно барахтающихся в воздухе, недоуменных и испуганных, с горящими от возбуждения большими немыми глазами.

***

Вот холодное небо провожает взглядом путника. Холодный воздух серой шалью окутывает продрогшие худосочные плечи. Холодно-жестоко-прекрасные дома, окружающие пространство. Холодно небесное озерцо, раскинутое по краям мазутно-синего цвета с беспечным куском облака по-середине, словно оторванным от клокочущей и пышной бороды вечно неуемного Зевса. Над вечно испорченным городом цвета пепла, который чего-то просит, но я не могу ему дать. Не в силах остановить кровопролитие, которое идет у меня изнутри, от сердца. Оно жаждет его как искупления. Истребляй, шепчет пророк, и населяй новой жизнь — и так по кругу, бесконечно. Живи и смейся, но смех твой будет притворным. Холодно, посмотри вокруг, холодно! Я обхватываю себя руками. Нигде нет жизни. Деревья расправили ветки и сбросили последний отряд желтых птенцов, цветы завяли, где-то плачет ребенок. Небо все еще синее и глубинной своею выпуклостью пугает меня. Проклятие матери моей, Цереры, буйством и жестоким нравом наделившей меня от рождения этой чувствительной способностью улавливать движения вокруг и восторгаться тем, что меня в невыносимой муке убивает.

О, коварная Цирцея! Преврати меня в свинью, чтобы я мог забыться и быть счастливым! Но не быть вообще. Наверное, и тогда я не пожелал бы мириться и продолжал созерцать глазами узника красоту обреченного мира. Остатки разлагающегося еще живого тела — в них есть что-то прекрасное, возможно от былой цветущей наготы. Нарывы на распухшем животе, обгладывающие щеки, лоб и губы. Они так интригуют, ты словно заглянул в собственное будущее и обозреваешь себя со стороны.

Туман гнетет. О, Линкей дальнозоркий! Укажешь путь и мы пойдем вместе. Где хоровод звезд встречает одиноких путников у последней черты с распростертыми лучами сияющей безумным блеском луны. Бледной. И тоже холодной. Холод единственное, что реально, и он оживляет, приводит в чувство, заставляет говорить. Я буду петь, пока не вытошнит из горла все скабрезности и шутки родник и ледяные уста не сомкнутся, исторгнув грубость возвеличенную в бессчетных чудесах, в хриплой и избитой ноте.

Люди — зеленые мухи, попавшие в липкий плен меда, который пахнет дерьмом.

Когда-то моя жизнь кому-то принадлежала. Кто-то претендовал на нее права. И кто-то присутствовал со мною рядом. Наблюдал, как ангел. Но теперь… В последнее время я часто слышу крики ворон. Может быть, потому что рядом фермы, а может быть они только у меня в голове? И я в темном тумане, наряженный в саван и больничные простыни, иду. Слышу крики ворон. Они совсем рядом. И когда я прошу подать мне немного света, когда я думаю, что здесь устрою себе привал, чтобы отдохнуть, они спускаются с небес и дико начинают кричать — они рвут мой разум на части.

Иду по тротуару, бросая мимолетные взгляды на окна. Солнце кровоточит закатными лучами и светит мне вслед. Я умер. И моя кровь давно свернулась как змей, прячущийся от солнца на скальном камне. Кажется, я всегда был мертв.