`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Я был в лесах Индии в хижине отшельника монаха, служившего лодочником. Он переправлял всех путников на другой берег, но прежде почтенно предлагал каждому заночевать в его скромной обители. С любезностью я согласился принять ночлег. Ближе к ночи, когда монах тихо стоял у очага, в блаженном безмолвии разжигая огонь, я затеял с ним разговор на вечно беспокойные темы. Он уселся на топчане подле меня, скрестив ноги, и говорил медленно, вдумчиво, оглашая ветхие стены великим секретом. Он кончил говорить и легкая улыбка всезнающего мудреца, сиявшая на его лице, как полуденное солнце, не сходила с потрескавшихся иссохших губ. Я дал ему в морду и в это же мгновение он бросился на меня точно сдерживаемый веками незримым железным обручем и теперь наконец-то освобожденный. Заверещал как доисторическая ящерица-птеродактиль. «Просветленный» нанес мне ответный удар, да так, что искры посыпались из моих глаз, а рот исторг из себя сырые комки крови, забрызгивая боковую стену кельи и топчан.

На этом он не угомонился, монах врезал мне с ноги прямо под сердце и я упал, смиряя пыл и умирая от невыносимой боли. Он ногу над моим лицом занес, я думал, что уже пропал, но вовремя перевернулся на бок.

Я переломал ему все пальцы на руках, слушая безумные вопли страждущего. Он разбил мне нос. Я откусил ему кусочек мочки уха, оставил его без последних трех зубов. Он выдрал у меня любимый клок волос. И отпечатал здоровенный круг под глазом. Распухло веко, словно от проказы. Теперь для видения мне был доступен только левый глаз. Какой же сильный тот монах, подумал я в секунды передышки, пока душил его, а он тянулся к кочерге. Он знатно саданул меня тогда в плечо. Мы вместе повалились на пол. И так лежали, задыхаясь, где-то минуты две. Затем продолжили сражение в воздухе. Вы думаете, я все это выдумал? Спросите у того монаха, как в Индию прибудете. Он непременно вам поведует об этом. И без прикрас. Монахи честный ведь народ. А мой монах тем паче не солжет. С улыбкою он будет шепелявить без зубов. Только не верьте, что победу одержал он.

Ты так долго пребывал в заблуждении собственного разума. Проснулся, наконец! Или остаешься в потоке бестолкового искусства, которым балуешь свое тело и развлекаешь свой отупевший от скуки мозг. Гнилой фрукт на перезревшем дереве! Ты же ничему не научился и ни к чему не пришел, но ослепил себя неведением, ибо страшишься знать правды. Правды всесокрушающей и беспощадной, что растрясла бы твой ветреный ум. И показательно, что все твои деяния отнюдь были лишены не только смысла, но и радости.

Я бы дал им в морду всем, только чтобы пробудить в них чувства; увидеть, как наружу рвется зверь и с безумным инфернальным криком — оно живо! Оно живо! — на трансформацию их посмотреть. Каков он — монстр их?

Да, есть просветления иного рода, я убедился в этом на собственном опыте. Со временем я научился находить мазки Венеры в последних гнусностях и безобразиях природы, в которых ранее бы не посмел принять участия даже в самом опьяненном состоянии рассудка. Но таково наше естество: мы ищем, постигаем, желаем большего и теряем все, чтобы вновь броситься на поиски. Однако истина, — какая бы она ни была, — все же есть и в крупице безумства, которое мы совершаем, ибо как иначе объяснить наше неуемное стремление погибать от того, что делает нас такими слабыми и ничтожными?

Помню в скитаниях забрел в публичный дом — не знаю, что искал, но не мог больше смотреть, видеть ее перед глазами. Образ, который не растворялся в потоке хмурых дней, с которым я не расставался и поверженный полз по земле, раздирая глаза в кровь, чтобы не видеть ее. Лишь бы больше не думать о ней.

Запах лилий увядших во мне чувства пробудил к тебе. Еще сильнее чем прежде — во сто крат. Я пальцами зарывался в недобрую почву, ногтями в клочья раздирал плоть земли, пытаясь дотянуться до изгибов нежных твоих рук. До твоих волос. Почувствовать, как бьется твоя грудь в моих ладонях. Как сердце скачет птичкой милой. И голос твой ласкающий мне слух. Жар твоих губ прекрасных и кроваво-красных. Я обессиленный от горя плачу и стону, примкнув лицом к земле, по-прежнему сжимая в руках черный комок. Шумит кровь в ушах. Туман в глазах. И я в безумие вновь срываюсь с колеса, бегу на звук — твой плач стучит в моих висках. Мой милый друг — ты моя душа. Вернись ко мне скорей… но тишина…

В роскошном доме меня встретила королева порока — молоденькая черноволосая жрица, надменная девушка двадцати трех лет, которая в столь юном возрасте в совершенстве овладела искусством разврата. Извлечения квинтэссенции — экстракта наивысшего наслаждения, — из тех приземленных плотских утех и горячих телесных наслаждений, которые перерастали в несказанные пределы помутняющего рассудок блаженства. Они были далекими от пресловутой и сентиментальной добродетели.

Улыбающиеся губы жрицы, точно спелые виноградинки, пылали алым цветом на смуглом лице.

— Почему ты не приходил раньше? — шептала она, покрывая мое лицо россыпью звездных поцелуев. — Со мной ты забудешь ее.

— Но я мертвец…