`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

— Да, — протянул изрядно выпивший Конде, — нравы у общества совсем не те, что были прежде.

— Позвольте-ка, — перебил его Фронсак с долей возмущения, — что вы хотите этим сказать? — видимо он расценил его слова как упрек на его историю.

— Вовсе ничего дурного, — оправдывался Конде.

— Все меняется, — вздыхая, сообщил Дюпон. — Интересы, законы, нравы. Такова цена прогресса и капризы времени. А без этого было бы вечное однообразие… Вы слышали, господа, последние новости? Этот жестокий убийца, которого все именуют Призраком, снова нанес удар — и какой! — убил нескольких невинных детей.

— Иногда мне кажется, что тут замешано нечто большее чем обыкновенные прихоти больного маньяка, — высказал свое соображение Фронсак.

— Что, например? — спросил Дюпон.

— Эти ритуальные убийства, жертвоприношения… все это выглядит как некий заговор.

— Заговор против кого?

— Я бы сказал, чей заговор — правительства. Этих представителей элитного меньшинства, для которых людская жизнь стоит того, чтобы сыграть ей в карты. Посудите сами, друзья, если бы этот Призрак был действительно всеобщей угрозой, оставался бы он в таком случае на свободе столь долгий срок? Если же он, конечно, и в самом деле не призрак. Выдумка, пустая иллюзия, созданная аристократами для прикрытия их дурных и бесчеловечных игр.

— Розенкрейцеры, — ответил Дюпон с тоном эксперта. — Все странное связано с ними.

Они говорили о чем угодно и столь быстро, но еще быстрее поглощали блюда, богато украшавшие наш стол. Пили вино и никогда не касались серьезных тем, словно обходили их стороной.

— Меня волнует другое, не общество в целом, — сказал Конде. — Задайтесь вопросом, господа, что такое зло и возможно ли его пощупать?

— Что вы имеете в виду, Конде? — спросил его Дюпон с заметным интересом, когда к столу принесли серебряное блюдо с жаренным цыпленком.

— Я хочу сказать вот что. Возьмем, к примеру, конкретную личность и его мысли. Где та грань, за которой мысли человека перестают быть просто его мыслями и перерастают в настоящее злодейство? Когда это можно назвать злом, а не просто размышлениями о чем-то отвлеченном? Или же все начинается с действия? Но не может же оно внезапно выливаться во что-то действительно серьезное и ужасное.

— А оно и никогда не происходит внезапно. Вы представляете зло чем-то персонализированным? Наделяете его самостоятельным существованием, так? Но зло не может жить само по себе. Ему нужен субъект, на который оно могло бы воздействовать.

— Человек прародитель зла, — наконец за весь вечер нарушил я обет молчания. — Ему мы обязаны появлением тому феномену, о котором вы сейчас говорите. Не будь человека, зла бы не существовало — ему бы просто не было смысла здесь появляться.

Все внезапно замолчали, словно задумались. Шумела компания за дальним столиком. Официанты разливали напитки по бокалам, гремели вилки, тарелки и другая посуда, играла музыка, кто-то жаловался на проклятый дождь, который лил вот уже третьи сутки.

— Даже сейчас, господа, нас с вами окружает зло, — сказал я, вновь прерывая затянувшееся молчание.

— Вы так считаете? — спросил Дюпон и все кто сидел за столом дружно рассмеялись.

— А разве вы не ощущаете дискомфорта? — спросил я. — Не чувствуете дуновение сквозняка на шее, словно прикосновение духа? Ставлю все что у меня есть на то, что не найдется в этом заведении хотя бы парочки невинных чистых душ, у которых не было бы спрятано за пазухом кучки дурно пахнущих мыслей.

Из кабака Лафонтена я выбрался в одиннадцатом часу. На улице уже стемнело. Стоял холод. Звезды тревожно мерцали на небосводе, едва пробиваясь сквозь темно-серые заслоны туч.

За мной из заведения старого француза вразвалочку и в нетрезвом виде выбрался дерзкий юноша в кожаных одеждах, по видимому представитель «бунтарской» знати, какими они себя обычно мнят. Давно потерявший зрение от ощущения превосходства, самодовольный и напыщенный — в общем-то, как и подобает такому человеку.

Он подошел к одной девушке и сказал, что хотел бы с ней выпить. Она, представляя в данный момент его состояние, вежливо отказалась, но он был настойчив и взял ее за руку, желая сопроводить туда куда велели его шатающиеся ноги и едва живой, горящий разгулом, разум.

Она попробовала высвободиться, только он усилил хватку. Я подошел к ним.

— А ты кто? — огрызнулся он, отпуская девушку, чтобы заняться мной. Она быстро убежала.

— Я зеркало, — сказал я и вывернул его руку за спину. Рука смачно хрустнула. Он завизжал, как свинка, пытаясь вернуть управление над своим отчужденным телом. Но я крепко держал его и давил сильнее на запястье, выкручивая наизнанку кисть, что без сомнений доставляло ему несказанные страдания. Даже несмотря на то, что он был пьян. Его рот изрыгал из себя потоки зловонной рвоты. Тут я заметил, как что-то, сверкнув, капнуло с его лица на землю. То была слезинка.

— Прошу-у-у! Не надо!! — кричал он, захлебываясь тошнотой.

— Неужто в тебе говорит совесть? — усмехнулся я.

— Да! Да! О Господи, пожалуйста!!