`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Я продолжал сидеть не двигаясь, но в голове все помутилось. Напало сначала оцепенение, страх, затем растерянность и ужас. Он видел какие метаморфозы происходили на моем лице, но реагировал абсолютно спокойно, словно не первый раз сталкивался с подобным.

— Ты…, - произнес я и комок от безысходности застрял в горле, — тот о ком я писал.

— Нет, — улыбаясь, сказал он. — Ты ошибаешься. Это ты мое творение. Герой моего романа.

— Ты Призрак…

— Я — писатель, — сказал он.

Я был готов провалиться сквозь землю, вылететь из отяжелевшего сразу на сто фунтов тела, осточертевшего мне за последние годы. Но оставался сидеть на месте, словно конечности не слушались меня и мне не принадлежали.

— Ты хочешь сказать, что моя жизнь вымышленная? — произнес охрипшим сухим голосом, убеждавшим о гигантском возрасте того, чьему владельцу принадлежал.

Блондин вздохнул, ожидая этого вопроса, но не желал на него отвечать.

— В каком-то смысле все нереально, — попробовал философски изречь он. — Я тоже живу в мире, где все — это сплошная иллюзия, созданная автором. Важно то, как мы воспринимаем данное нам знание и что с этим делаем.

— Нет! — громко вскричал я, утопая в злобе. — Нет! Лжец! Я не верю тебе!

— Твое право… если оно у тебя есть.

— Ты же убийца!

— Все это было сделано во имя искусства, — отвечал он все с той же хладнокровной улыбкой.

Меня распирало от бешенства. Кажется, и это замешательство вызывало у него неподдельную радость и смех, хоть он и не смеялся вслух, оставив это за страницами романа.

Я с безумием вцепился ему в горло и принялся давить на кадык, выпирающий из гортани. Писатель захрипел, заерзал, завертелся на скамейке, руками пытаясь отпихнуть меня, но я был одержим единственной идеей, всеми силами уверенный воплотить ее в реальность. Его глаза расширились в дикой панике, как будто он и не предполагал такой исход. Тут внезапно что-то блеснуло, когда он доставал из кармана, продолжая визгливо стонать и хрипеть.

Он ударил меня ножом в бок и хватка моя ослабла. Воспользовавшись этим, писатель попытался сбежать. Вскочил со скамейки и, все еще вяло пошатываясь, кашляя и тяжело вздыхая от недостатка кислорода, устремился вон из аллеи. Я с кровоточащим боком, зажимая рану, погнался за ним.

Прохожие встречали нас хмурыми безразличными лицами, словно тени спектакля, всего-лишь манекены или ожившие скульптуры — была одна девочка, терзавшая маму за воротник куртки и энергично тыкающая в нас пальцем, но женщина только строго на нее цыкала.

Так вот я добрался до этого мерзавца, навалился со спину и мы вместе повалились на листья. Он кричал — я хотел сдавить его черепную коробку и вызвать кровоизлияние в мозг, но потом понял, что силы почти на исходе. Рана на животе обжигала кожу и мысли требовали поскорее с этим закончить. Поэтому я проник пальцами мерзавцу в глазницы. И чернильно-красная кровь забрезжила, как багровый закат, из двух гнусных отвратительнейших дырок, служивших ранее для вдохновенных поэтичных очей.

— Сдохни, тварь! — брызгая слюной, громогласно вопил на весь парк. — Сдохни, сука, сдохни!

Я схватил готовую рукопись, оказавшуюся так кстати под рукой, и принялся запихивать ему прямо в рот, заталкивать прямо в горло, стараясь добраться до нутра.

Он дергался, сипел, протестовал блеянием, как овечка, которую режут, но вскоре заколебался, размахивая руками, а потом внезапно затих… умер. Все…

Все? Я поднялся с земли, содрогаясь от озноба. Трясся как осенний лист на ветке посреди пустой аллеи, оглядываясь по сторонам. Больше никого нет. Неужто вправду я убил его? И что теперь? Очередное погружение в сюжет? Или спасительный конец?

Последним был сигнальный звон. Колючие красно-синие мигалки прорезали ночной воздух. Сейчас же вроде день?

Они едут сюда, я знаю зачем. Но не хочу в это верить. Не должно все заканчиваться так. Я бы окончил по другому, если бы дали шанс. Его отняла у меня судьба, которая, как жестокий поводырь, водила меня по краю бездны.

Однако что-то там вдалеке забрезжило тусклым огоньком. Тот огонь усиливался с каждой секундной, словно двигался в мою сторону.

Из этого ослепительного света возникла фигура женщины, которая своим завораживающе прекрасным обликом затмевала всю красоту этого никчемного мира. Это была Ада.

Она приблизилась ко мне, ступая босыми ступнями по черной глине. Осторожно прикоснулась к лицу, мягко проводя тонкими пальцами там где зияли шрамы.

— Что ты с собой сделал, — проговорила она невероятно нежным голосом.

— Как же я скучал по тебе…

Ада взглянула на меня печальными, исполненными любви и ласки, ясными глазами.

— Не уходи! — из последних сил молю ее хриплым и несчастным голосом.

— Милый мой, родной мой, мы увидимся утром, — с горячей надеждой шепчет она на ухо, прижимая к себе крепче, словно не желая расставаться, так, что кажется даже мне хочется верить.

Но ночь длится бесконечно. Она разворачивается и направляется в сторону яркого теплого света… Теперь и я ухожу.