`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Власть эфемерна. Сегодня ты управляешь и отдаешь распоряжения, а завтра уже раб. Жизнь такая же. Но что важно, где все непостоянно, где все преходящее и подвержено тлену? Важно сохранять себя. Чтобы уйти из мира, забрав из него только лучшее в себе. И даже в царстве теней не быть падалью.

Почему я в это верю? Почему стал верить сейчас?

В дыму вырисовывался силуэт моей смерти. Это было отражение. Я задыхался в нем. Вечная рекурсия обреченного. Тьма целовала всех в лоб, кто был чист, но помазан грязью, смывающей ладан. Но ее руки пахли ладаном. Она должна была меня спасти. А я потерял ее…

Ночью когда они разбили священные скинии, кои сиянием своим вторили звёздному небу — я был не там, но где-то в другом месте. И они ушли. Гнетущему солнцу я писал с возмущением «отпусти меня с ними, дай уйти». Но в тот раз, не смотря на жару, оно было холоднее льда… Я помню, как пахли ее руки святым маслом. Днём проклинаю ее, а ночью жду, пламенно призывая, словно в бреду фантазий.

— Аделаида… Аделаида… Ада…

Мы сидели в темной алькове, любуясь в окне звездой. Это был наш личный Эдем, укромный уголок. Шептались о чем-то сокровенном — то, что волновало нас обоих. Нот вот взгляд падал на ее руки.

— Почему у тебя порезы на ладонях? — спрашивал ее.

— Ты отправишься со мной на ту сторону света?

— Да! Да!! — кричал и образ растворялся в ночном сумраке. Я пытался обнять ее, но только воздух ловил. С рассветом просыпался, проливая кровавые горькие слезы, истощенный и измученный видениями…

Небо разваливалось на части, как пепел. Цвета тускнели, стирались в пыль и теперь светились серым и черным цветом. Я ждал ночи, как спасения, когда бы оно соединило меня с моей возлюбленной. На закате плывущие цепочкой облака пылали погребальным облачением, словно священники-жрецы на богослужебной мессе. Багрянец солнца, садящегося за горы, взрывал небеса пугающим кровавым морем, в котором плыли и тонули облака, залитые красным отблеском, безнадежно раненые, усталые и отверженные самим небом. Их белизна была осквернена темнотой. Они редели, бежали и их подстегивал кнутами разбойник ветер…

Истощенная душа, что ищешь ты в тумане наваждений? Надежда больше не служит тебе опорой. И только ночь твоя верная подруга. Тот темный альков, некогда убежище для влюбленных, теперь служит тебе образом одиночества и могилы.

Но я не сумел умереть, томимый в этом теле, словно проклятый Агасфер, скитающийся по миру целую вечность. Вечность!

Она умерла вчера, но кажется с тех пор миновало сотни лет. Ее образ по-прежнему видится мне во снах. Он зовёт с собой. Любовь (или страстное желание) растет. Деревья пустыни, жаждущие капли дождя, сгорели в ее беспощадном пламени. То пламя обжигает льдом, но не греет…

Я отравлен, словно сполна испил яда Белладонны.

Мне снился сон, где мертвое воскресло из могилы, и налагало лапы на него, творя свои бесчинные молитвы, прожорливое, как болото, зло.

Нет сил больше кричать. Кричать! Кричать! И рвать на себе волосы. На помощь звать. Молчания боюсь… Молчать! Молчать! Мне бы заполнить чем-то пустоту.

Как я боюсь тишины — не от того ли так бросаюсь в каждый омут, чтобы забыться и не помнить ни о чем? Каждое воспоминание врезается в память, как острый камень, которым был убит любвеобильный брат.

Висельник болтается на веревке в предсмертных муках, но конец не близится, словно смерть не желает иметь с ним дела. И воздуху становится все меньше. Этому демону нигде не найти покой.

VVIII «Неоконченная песня»

Ну что-ж, как вы чувствуете, кажется, он уже гниет. Да, пора заканчивать, иначе будет слишком поздно.

Воскресный парк, кошмарный день, воскресшее прошлое. В пруду плавали лебеди, лавируя между трупами.

Мать с коляской катит ее по аллее. Собаки не лают, дети не смеются. Молодая пара тихо гуляет возле водоема, держась за руки. Фиолетовые и синие цветы растут, пахнет сиренью. А где-то там за пределами воздвигнуты дома, их каменные крыши пробиваются сквозь просветы между верхушками зеленых деревьев. Наступают многочисленные тучи и заволакивают все небо. Люди продолжают гулять.

Я был в парке, когда ко мне подошел этот незнакомец с белыми волосами и черной шляпой. Мы с ним присели на скамейку. Он чувствовал себя здесь уютно, улыбался, словно удовлетворившись чем-то и теперь удерживал это чувство внутри себя, как если бы оно наполняло всю его сущность.

— Так кто вы? — обратился я к нему.

Блондин молча вынул из пальто, словно материализовал из воздуха, рукопись с пожелтевшими, помятыми листами, какие мне довелось однажды видеть в одном дневнике. Буквы были начертаны красными чернилами. На титульнике не содержалось ни имен, ни даты написания, но стояло название давно забытого романа — «Убийство дикой розы». Я его не завершил.

— Все здесь, — сказал блондин, вкладывая его мне в руки. — Все готово. Я все завершил.