`A la vie, `a la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Этот похищенный сосуд крови раздетый догола связанный лежал на столе. Его тело было настоящим предметом для обожания — ровная гладкая кожа, пышущая здоровьем, без единых морщинок, складок и прочих других дефектов. Скуластое тонкое лицо с раскосыми темными глазами. Как будто перед мной на жертвенном алтаре лежал языческий бог — мудрый Гермес или глупенький роскошный юноша, Адонис. Прелестная белая грудь, блестевшая от пота, тяжело вздымалась, и я чувствовал, как под ней в волнении стучало сердце. Я разговаривал с ним, убаюкивал сладкими речами, как капризного ребенка. И он начал успокаиваться, даже поверил в искренность моих слов. Тогда я перешел к действиям.

Через каких-то пол часа тело покрыли ссадины, рубцы, порезы. Правая нога оказалась обрубленной, а за место кисти левой руки уже торчала отвратительная кровоточащая культя, образовавшая подобие жалкого огрызка, и безвольно трепыхалась в сети веревок.

О, какая это была пара безумных глаз. Какой широкий открытый рот — он показывал дыру, где некогда ютились друг к дружке прелестные белоснежные зубы, — теперь это была пустая воронка, наполненная кровью до краев, ибо все зубы были вырваны и брошены в тарелку подле стола. А в центре воронки шевелился и изгибался, как неукротимый песчаный змей, его соблазнительный красный язык.

Ангел Эндимион, я дошел до пределов исступления, потерял над собой контроль в порыве злосчастной сумасшедшей идеи, которая сулила мне награду, открытие в масштабах всего мира — открытие мира сверх реального.

Он орал и я вторил его песне. Затем, когда боль отступала, и мы могли расслабиться, я успокаивал беднягу, обещая райские сады, влюбленную музу и конечно море наслаждения. Как это ни странно, но он продолжал надеяться, что я отпущу его. Эти преданные ребяческие глаза, уставившиеся на меня своею глубиной поражали меня — я полюбил его за эти благородные очи. И, проникшись, даже захотел его спасти. Спасти несчастного мальчика. Тогда обряд был завершен, наша любовь получилась взаимной — он делал это, чтобы освободиться — я же — чтобы он поверил в данную мной ловушку — и этот смешной замкнутый круг продолжался. Пока я, понимая всю плачевность нашего состояния, не перерезал ему горло, освобождая от рабских цепей.

***

Ничто не приносило мне упокоения. Я бежал в лес, желая там скрыться. Но почувствовал на себе незримые взгляды тысячи объектов. Это был чудовищный лес, где все деревья — изящные и корявые, гладкие и бугристые так страшно походили на людей. Обнаженные и беспомощные, чьи корни глубоко вросли в землю, а сухие толстые ветви, устремленные ввысь, становились тоньше и разбивались на десятки более мелких веточек, словно человеческие руки в молитве распростертые к небу.

Блуждая по этому диковинному месту, сильнее усиливался мой фантасмагорический бред.

В обращённой вниз зоне ствола и сучьев осины в виде кажущегося утолщения и потемнения совершенно откровенно изображался женский половой орган, бесстыдно зиявший у всех на виду. А вот слева, чей жирный шероховатый ствол, как туловище, со множеством изгибов и неровностей представлялось дородным мужчиной, прикованным к почве с жалостливо-страдальческим видом, который не способен был вырваться и неуклюже тянулся вверх зелеными и серыми суставами. Корявые, извилистые, тонкие, роскошные, словно молодые девицы, большие и неповоротливые, старые и сморщенные, зачахшие — вне всякого сомнения, они были живыми и даже умели говорить.

Я отворачивался, чтобы не смотреть на них, поднимал взор вверх и наблюдал выпуклое небо с тонкими полосками белых облаков, которые смешались с кощунственными и извращенными образами, терзающими голову неустанно пошлым тленом. Очередные приступы наваждений. Где заканчивался сон и начиналась истинная реальность? Безумие граничило с обыденностью — от того оно казалось непостижимым.

В лесу кто-то был. Они появились из ниоткуда. Зловещей наружности гномы — пара горбатых созданий ростом не выше четырех футов шли по лесу, держа в руках рабочие инструменты, о чем-то вели диалог. У этих пришельцев были серые морды, покрытые бороздами морщин, маленькие хитрые глаза, крупные приплюснутые носы и низко посаженные брови.

— Велик Творец создавший их, — угрюмо произнес тот, которого звали Горгун.

— Или же он ненормален, — сказал Бурс.

— А разве это не одно и то же?

— Нет, — отвечал Горгун.

Он поднял топор в воздух. Подошел к растению, смущенному своею наготой. Горгун замахнулся топором и плач донесся из лона несчастного живого создания диковинно-уродливого вида. Лезвие с размаху смачно вошло в бугристый ствол и из глубокой дыры, оставленной орудием, хлынул темно-красный сок. Противно захрустели позвонки, зачавкали жилы и вены. Горгон же неутомимо продолжал насильственный обряд, нанося удары, резал голые суставы веток. Затем принялся за толстый «человеческий» ствол, обрубки которого извергали все новые и новые потоки густой крови, хлещущей, как городской фонтан. Земля багрянцем залилась, окрасилась в вишневый цвет. По ней бежала смерть, косила всех, бессилен был пред нею человек.