А мы с тобой, брат, из пехоты

Он двести километров вместе со мной проехал до Бреста и не умер! Никогда мы не болели, ни гриппом, ни ОРЗ. Хотя зимой с 1944-го на 1945 год я крыши над головой не видел! Снег. Ячейка лежа на двоих. Собирали вереск. Одну шинель на вереск, спинами друг к другу, вторую шинель сверху, и дыши глубже. Вот так! И никто не болел никакими простудными заболеваниями, такая у нас у всех была сила духа!

— Какой возрастной состав был в роте?

— Этих тридцатипятилетних стариков перебило с ходу. Говорили: «Куда ему — 35 лет! Только в ездовые…». Остались 17–20-летние.

— Я слышал мнение Героя Советского Союза, командира роты, что вообще в пехоту в итоге попадали, как он выразился, отбросы общества. Те, кто не смог пристроиться, не имел образования, по остаточному принципу попадали в пехоту.

— Я не согласен. У меня было девять классов образования. Меня просто записали пехотинцем, и все. Только дай пожрать, тогда мы крепки и душой, и телом.

— Какой в основном был национальный состав?

— Украинцы, белорусы, татары, был очень хороший мальчишка-осетин. Какая разница?! Никаких признаков национализма не было. И не дай бог, кто-то тронет моего подчиненного! Мы все равны, независимо от возраста и национальности. Всех надо уважать. Ведь я с ним в бой иду, он меня может спасти от смерти, я его могу спасти. С таким мировоззрением мы вышли — помогай товарищу!

— Чем вы были вооружены?

— Пока был вторым номером ДП, у меня была винтовка. Когда убило моего первого номера, я уже перестал быть пулеметчиком, и мне достался автомат.

— Трофеи брали?

— В вещмешке патроны, котелок, фляжка… Какие трофеи могут быть у рядового бойца, тем более у пехотинца!

— Разрешалось посылать посылки?

— Я ни разу этим не воспользовался. И никто из моих подчиненных, когда я командовал взводом на армейских курсах, не помню, чтобы кто-то послал посылку.

— Алкоголь давали?

— Давали. По 100 граммов нам было положено. Но я ни разу не выпил свои 100 граммов. Кто за меня пил, не знаю. Я был к этому равнодушен. Помню, один солдатик выпил, пьяненький вылез на бруствер траншеи, уселся и получил пулю в грудь. Вот к чему приводила потеря бдительности. Люди постарше бегали к полякам за самогонкой.

— Сталкивались со СМЕРШем?

— Нет, но сталкивался с военным трибуналом. Когда форсировали Вислу, один солдат из полка прострелил себе ладошку из автомата. Дальше санвзвода, которым командовал понимающий старшина, он не ушел. Тогда остатки полка вывели во второй эшелон, поскольку в ротах осталось по 5–10 человек. Вдруг выводят этого солдата с перевязанной рукой, выходит офицер, что-то зачитывает, прислушались, оказывается, осужден военным трибуналом нашей дивизии за членовредительство. Приговорили его к расстрелу. Нас спросили: «Кто хочет принять участие в исполнении приговора?» Весь полк, и я в том числе, поднял руки. Отобрали десять человек. Я в эту команду не попал. Скомандовали: «Пли!» Труп сбросили в траншею, срубили ее стенки — вот и могила. Команда: «Полк направо, шагом марш!» И больше ни одного случая членовредительства в полку не было. Отношение к этому было такое: правильно сделали, что расстреляли. Это предатель, трус, который может тебя предать в любом бою, на него надеяться нельзя.

— Самое опасное для вас немецкое оружие?

— Пулемет МГ-34… Хороший, меткий, скорострельный пулемет. Лучше нашего дегтяревского ДП, но не лучше нашего «максима». Наш «максим» — это действительно сила!

— Был какой-то случай, когда вы были уверены, что кого-то убили…

— Такого не было. Я пульс не щупал, сказать не могу.

— В атаку шли, бежали?

— В хорошем темпе: «Бегом! Бегом! Не отставай!»

— Командиры следили за тем, чтобы солдаты вели огонь?

— Стрелять нужно было все время, чтобы заставить немцев вести неприцельный огонь.

— С танками приходилось сталкиваться?

— Да. Мечтал, чтобы подошел поближе, не подошел. Была мечта — сбить немецкий самолет, чтобы получить за него орден. Я не раз видел лицо летчика, когда он в нас стрелял. Я стрелял, но из винтовки черта с два самолет собьешь! Но стремление было.