Читаем А.П.Чехов: Pro et contra полностью

Перейдем к «Скучной истории». Эта вещь отличается ориги­нальной особенностью — она вся пересыпана вставками публи­цистического характера, теми, подчас верными, подчас пара­доксальными, но всегда живыми и остроумными, «свежими» сентенциями, образец которых мы приводим выше. Благодаря этой особенности, читая «Скучную историю», кажется, что просматриваешь записную книжку очень умного и наблюда­тельного человека. Кроме того, повесть отличается обычным для г-на Чехова мастерством психологического анализа. Вто­ростепенные лица очерчены тоже не мастерски, но все они представляют лишь силуэты, абрисы. Наиболее законченная и наиболее интересная из них фигура помощника старого про­фессора, прозектора Петра Игнатьевича — тип «ученой тупи­цы», но и это лицо обрисовывается, главным образом, словами самого профессора, от лица которого ведется, как известно, и весь рассказ.

Этот профессор представляет фигуру странную и загадоч­ную. Ему 62 года, он не только чувствует старость, но и ждет скорой смерти. В то же время он не какой-нибудь заурядный чиновник от науки, существующий лишь для занятия штат­ной кафедры, а знаменитый ученый, имя которого известно всему медицинскому миру и даже среди публики пользуется большой популярностью и почетом. Он человек в высшей сте­пени интеллигентный, отзывчивый и всесторонне образован­ный. Он интересуется не одной только своей специальностью и даже смеется над учеными, замыкающимися в тесную науч­ную келью. Среди своих близких друзей он считает таких све­тил нашей интеллигенции, как Пирогов, Кавелин, Некрасов. Одним словом, это, очевидно, человек выдающихся умствен­ных способностей, и в силу этого, так же, как в силу своей бли­зости к нашим интеллигентным вершинам, в силу избранной им профессии, в силу своего возраста, наконец, должен, по- видимому, представлять человека с твердо определенным взглядом на жизнь, с ясными идеалами. Во имя чего же иначе действовал он всю свою долгую жизнь, столь богатую содержа­нием и результатами? И однако, к крайнему изумлению чита­теля, оказывается, что именно идеалов-то и нет у этого знаме­нитого ученого и друга Некрасова и Кавелина, и он именно произносит цитированную нами выше жалобу о разбросаннос­ти своей умственной жизни и об отсутствии в ней общей идеи. Правдоподобно ли это? Возможно ли представить себе не то, что знаменитого, совершившего на своем веку ряд открытий, но даже обыкновенного, «маленького» ученого, который не имел бы «бога живого человека»? Да ведь наука-то и будет для него этим богом. Иначе как же бы он мог отдать ей всю свою жизнь и отдать не из каких-либо расчетов или по случайности, а из любви к ней? Герой г-на Чехова мечтает, как хорошо было бы после смерти «проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с наукой.». Он говорит: «Испуская по­следний вздох, я все-таки буду верить, что наука — самое важ­ное, самое прекрасное и нужное в жизни человека, что она все­гда была и будет высшим проявлением любви, и что только ею одною человек победит природу и себя». И вдруг оказывается, что у него нет бога живого человека, и он всю жизнь жил неве­домо как и для чего? Он даже прямо заявляет: «А коли нет это­го (т. е. бога), то, значит, нет и ничего». Как нет ничего? А ка­ким же образом и за что получил Николай Степанович свою славу и всеобщее уважение? Нет, воля ваша, г-н Чехов, а уж что-нибудь одно: или Николай Степанович — выдающийся де­ятель науки и одна из звезд нашей интеллигенции, или он блуждающий в пустыне сомнений и безверия нытик, не знаю­щий, что ему делать, куда идти и каким богам молиться, а по­тому и лишенный возможности что-либо сделать. Соединять же ту и другую роль в одном лице — значит поистине старать­ся объять необъятное и представлять читателям вместо ясного и законченного типа какое-то воплощение contradictio in ob- jecto15.

В одну телегу впрячь не можно Коня и трепетную лань16.

И если г-н Чехов желал действительно показать нам тип че­ловека, удрученного отсутствием «бога», то он должен был бы уяснить себе коренные черты и особенности этого типа и со­влечь со своего героя все случайные и противоречащие основ­ному смыслу его фигуры аксессуары, а без этого мы опять, как в «Иванове», принуждены пожимать плечами и в недоумении восклицать:

Согласить я силюсь, что несогласимо, Но напрасно разум бьется и хлопочет17.

VI

Перейти на страницу:

Похожие книги

Взаимопомощь как фактор эволюции
Взаимопомощь как фактор эволюции

Труд известного теоретика и организатора анархизма Петра Алексеевича Кропоткина. После 1917 года печатался лишь фрагментарно в нескольких сборниках, в частности, в книге "Анархия".В области биологии идеи Кропоткина о взаимопомощи как факторе эволюции, об отсутствии внутривидовой борьбы представляли собой развитие одного из важных направлений дарвинизма. Свое учение о взаимной помощи и поддержке, об отсутствии внутривидовой борьбы Кропоткин перенес и на общественную жизнь. Наряду с этим он признавал, что как биологическая, так и социальная жизнь проникнута началом борьбы. Но социальная борьба плодотворна и прогрессивна только тогда, когда она помогает возникновению новых форм, основанных на принципах справедливости и солидарности. Сформулированный ученым закон взаимной помощи лег в основу его этического учения, которое он развил в своем незавершенном труде "Этика".

Петр Алексеевич Кропоткин

Культурология / Биология, биофизика, биохимия / Политика / Биология / Образование и наука
От погреба до кухни. Что подавали на стол в средневековой Франции
От погреба до кухни. Что подавали на стол в средневековой Франции

Продолжение увлекательной книги о средневековой пище от Зои Лионидас — лингвиста, переводчика, историка и специалиста по средневековой кухне. Вы когда-нибудь задавались вопросом, какие жизненно важные продукты приходилось закупать средневековым французам в дальних странах? Какие были любимые сладости у бедных и богатых? Какая кухонная утварь была в любом доме — от лачуги до королевского дворца? Пиры и скромные трапезы, крестьянская пища и аристократические деликатесы, дефицитные товары и давно забытые блюда — обо всём этом вам расскажет «От погреба до кухни: что подавали на стол в средневековой Франции». Всё, что вы найдёте в этом издании, впервые публикуется на русском языке, а рецепты из средневековых кулинарных книг переведены со среднефранцузского языка самим автором. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Зои Лионидас

Кулинария / Культурология / История / Научно-популярная литература / Дом и досуг