А.П.Чехов: Pro et contra

Он точно раз навсегда, с самого первого своего анекдота, на­писанного для «Стрекозы», подрядился прославлять не доб­рых, не умных, не трудящихся, а тех, кто «зарапортовался», кто «путает», говорит «не то», кто не знает целей, и даже капи­танский мундир любит ради капитанского мундира.

Откуда такое?

Как могло создаться это странное распределение художе­ственных симпатий и антипатий? Кто внушил их Чехову и за­ставил его провести их сквозь всю пеструю толпу разнообраз­нейших его образов?

Сделал это новоявленный герой российской истории — го­род.

6

Едва только оторвавшийся от земли мужик пришел на го­родские тротуары освободиться от своей свободы и встать у фабричного колеса, как в русской жизни произошло одно из величайших событий: мужик исчез и превратился в хозяина, деревня исчезла и превратилась в город.

Не то чтобы в один прекрасный день вдруг не стало ни гос­под, ни деревень, ни мужиков, — но центр тяжести русской истории переместился с них на этих новопришельцев.

Одно из первых дел города заключалось в том, что господин превратился в хозяина, в городского собственника, в мещани­на.

С его приходом дворянская, помещичья, «рыцарская честь заменилась бухгалтерскою честностью, гордость — обидчивос­тью, изящные нравы — нравами чинными, вежливость — чо­порностью, парки — огородами, дворцы — гостиницами, от­крытыми для всех, то есть для всех, имеющих деньги» ⁷.

У нас в России это превращение господина в хозяина, бари­на в мещанина начало совершаться в 80-х годах прошлого века, и сколько парков успело с тех пор замениться огородами!

Целесообразность, резонность, расчетливость, вместе со многим прочим принесли с собою эти мещанские огороды. Ис­торик той эпохи говорит:

«Резонность и солидность — вот лозунг настоящего. Sursum corda! Что это такое? Зачем? По какому случаю? Разве где-ни­будь горит? То ли дело: поспешишь — людей насмешишь! Тут по крайней мере реальный прием слышится. Пора и образумить­ся; пора понять, что при известных условиях прежде всего о том памятовать надлежит, что маленькая рыбка лучше, нежели большой таракан. Это нынче все говорят. И прежде говорили, но машинально, по привычке, а нынче — с толком, с чувством, с расстановкой»⁸.

И разве так плохи сами-то по себе и резонность и солид­ность? Конечно, нет.

Но всякое общество мыслит, как женщина — эмоциональ­но. А если к женщине придет кто-нибудь, очень ей неприят­ный, и скажет даже несомненную правду, непременно она закричит:

Ложь, ложь!

Когда в обществе появился мещанин и произнес:

Маленькая рыбка лучше большого таракана! — и произ­нес это как догмат, как принцип, как основу вражьего своего бытия, — то общество, назло ему, наперекор ему, из одного от­вращения к нему, к его бытию, возопило:

Нет, таракан лучше всякой рыбки! Да здравствует тара­кан!

Помнить надлежит, что, когда вдруг пришли говорящие «ясно и определенно», «знающие, зачем они существуют», «солидные и резонные» — и заняли собою жизнь, когда при­шло мещанство и стало «размахивать», у русского общества была одна только возможность — кричать противоположное. У него был только один орган противоречия — литература. И литература эта стихийно, бессознательно, всей огромной своей массой — вылилась в прославление таракана, пусть бессмыс­ленного, пусть и нелепого, но тогда нужного, и драгоценного именно потому, что враги прославляли «рыбку».

Враги говорили: «то». Чехов говорил: «не то». Враги гово­рили: «цель». Чехов говорил: «бесцельность». Враги говорили: «польза». Чехов говорил: «бесполезность». Враги говорили: «солидность». Чехов говорил: «растерянность».

И все вражье черное назвал белым, и, как имеющий власть над людьми, совершил великое историческое дело. Он развил, укрепил, установил то распределение общественных симпатий и антипатий, которое так было нужно нашей трудной эпохе, и своей стихийной неприязнью к миру целей подорвал глубочай­шую и предвечную сущность мещанской культуры — утилита­ризм. Здесь великое социальное значение творений Чехова, если только кому-нибудь еще нужно это значение, и недоста­точно осязать, впивать, поглощать эти лунные колдующие со­здания, которые дал нам стыдливо-гениальный художник.

Д. В. ФИЛОСОФОВ

Липовый чай

(К пятилетней годовщине со дня смерти А. П. Чехова)

Русские писатели почти никогда не ограничивались «чис­тым искусством». Все они философствовали, занимались поли­тикой, — словом, были «учителями жизни».

Чехов до самой смерти остался только художником. Он из­бегал высказываться по каким бы то ни было вопросам, зани­мавшим русское общество.

Конечно, ему приходилось сталкиваться с людьми самыми разнообразными, высказывать свои мнения. Но это были мне­ния собеседника, а не учителя. Появившиеся в печати письма его напоминают письма Тургенева. Непринужденная беседа, меткие характеристики, крайне переменчивое настроение. Тонкая, впечатлительная душа, разрешающая свою трагедию в юморе.