А.П.Чехов: Pro et contra

Подобный казус может случиться и в литературе. Бывают писатели с ясными и твердо определенными воззрениями на жизнь, глубоко проникающие в смысл ее явлений и умеющие каждого сверчка посадить на соответствующий ему шесток. Такие писатели пишут «Мелочи жизни», и их произведение приобретает значение для характеристики не русской только, но и общечеловеческой жизни, или создают «Записки охотни­ка» — ряд маленьких новелл, связанных общей идеей и, поми­мо своих художественных и психологических достоинств, об­рисовывающих нам целую сторону нашей жизни, причем, однако, и каждая из этих новелл в отдельности является совер­шенно законченным и ясным созданием. Или же, наконец, та­кие писатели касаются в своих произведениях разных сторон жизни и дают нам ряд отдельных картин, но, не говоря уже о том, что смысл каждой такой картины тоже совершенно ясен, из их совокупности неизбежно получаются выводы общего ха­рактера, ибо ведь все они написаны одной и тою же рукой, од­ним и тем же художником, миросозерцание которого, раз он им обладает, не могло не отразиться в его творениях. Поэтому и «Ревизор», и «Мертвые души», и «Шинель», и «Миргород», и «Женитьба», и «Невский проспект», и даже «Нос» дают нам, помимо своего специального впечатления, нечто общее, и каждое из них все яснее обрисовывает нам «пошлость пошлого человека» и в то же время все полнее раскрывает «бедность, да бедность несовершенства человеческой жизни» ². А Гоголь еще далеко не принадлежит к числу писателей со строго и всесто­ронне разработанным миросозерцанием, и творил он не в силу сознательного убеждения, а повинуясь лишь стихийной силе своего таланта.

Но бывают писатели и другого типа. Несомненный, даже большой талант не есть еще гарантия правильности и ясности миросозерцания. «Талант есть пустая бутылка — важно, чем она наполнена», — говорил покойный Салтыков. Талант есть, скажем мы, та кисть, которая рисует картину, но кисть не мо­жет ходить по полотну сама собой — ею должна управлять че­ловеческая рука, а руки бывают разные. Если писатель сам не знает «левая, правая где сторона», что бело и что черно, то это отсутствие устойчивого и определенного взгляда на вещи, от­сутствие понимания смысла изображаемых явлений неизбеж­но отразится и на его произведениях. И тогда мы напрасно ста­нем искать в массе нарисованных им мелочей связывающего звена, напрасно будем ждать, когда они сложатся в обсерваци­онный холм, — мелочи останутся мелочами, каждая отдель­ная горсть будет лежать особняком, ведро за ведром будут вы­ливаться перед нашими глазами, но бочка Данаид останется пуста.

В нашей литературе есть яркий пример таланта последнего типа. Читатели, конечно, уже давно угадали, что мы говорим об Антоне Чехове. Талант настолько сильный, что ему нет рав­ного в действующей русской беллетристике; талант, в три-че­тыре года выбившийся из трущоб наших юмористических журналов в первый план, но обращавший на себя внимание еще в этих трущобах; талант, каждая новая вещь которого чи­тается с жадностью, производит сильное впечатление и поды­мает массу разговоров, — одним словом, светлое и отрадное яв­ление, еще раз доказывающее, что «не бедна еще природа, не погиб еще тот край».³ Казалось бы, только радоваться на это явление, только прислушиваться к каждому новому звуку этих талантливых речей и поучаться и комментировать их. Но «во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинах, которые рисует мое воображение, даже са­мый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей или богом живого человека».

На беду себе написал г-н Чехов эти слова. Со времени появ­ления «Скучной истории» не было, кажется, статьи, посвящен­ной ему, в которой эти слова не цитировались бы в примене­нии к их автору. И действительно, трудно придумать более точную характеристику общего впечатления, производимого всей совокупностью произведений г-на Чехова, и точнее опре­делить их общий недостаток. Читая отдельные вещи г-на Чехо­ва, вместе с впечатлением от силы его таланта и тем настроени­ем лирического свойства, которым почти всегда проникнуты его рассказы, и которое, естественно, сообщается и читателю, выносится еще и другое, несколько своеобразное впечатление, которое на первых порах выражается смутным ощущением какого-то недостатка — «все хорошо, а чего-то нет». Талант ав­тора несомненен, его характеристики ярки и остроумны, его действующие лица — живые, в плоть и кровь облеченные фи­гуры, рассказ ведется бойко, картины природы останавливают внимание свежестью и красотой — словом, все данные для полного успеха автора и полного удовлетворения читателя, а между тем этот последний невольно чувствует какой-то пробел и не находит в себе законченного впечатления. «Все хорошо, а чего-то нет».