А. П. Чехов в воспоминаниях современников

Чехов — уложил ее в несколько десятков страниц, но из этих страниц ясно видна и чувствуется не только личная драма двух или трех людей, но весь быт тогдашнего «интел­лигентного» общества, задыхавшегося под толщей пред­рассудков, ложных понятий о приличии и т. д., которые часто губили жизни и души людей. А другие его расска­зы — иногда на несколько страничек... Какая в них стра­стная жалость и любовь к своим героям — именно любовь, о которой он «не говорил вслух» и которую близорукие критики принимали за «объективность, доходящую до индифферентизма»... Стоит наудачу вспомнить: рассказ «В ссылке», рассказ «Хористка», рассказ «Ванька», рас­сказ «Архиерей»... Один татарин из рассказа «В ссылке» стоит целого романа. Трагедия «Хористки» — обвинение, брошенное обществу за отношение к «падшим женщинам», трагедия «Ваньки» — не меньше диккенсовского романа вопиющая о судьбе брошенных в мастеровщину ребятишек, трагедия «Архиерея» — беспощадное одиночество челове­ка, имеющего дело с толпами... Я назвала несколько, можно привести еще много — все это рассказы, написанные кровью сердца.

При жизни Чехова мне приходилось слышать от «обы­вателей» упреки, зачем он пишет о «скучных людях», о «скуке жизни»...

Вспоминаю высказанную Гончаровым мысль, которую он вкладывает в уста Райскому в «Обрыве»: «писать ску­ку». «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жиз­ни — как лежат в природе безбрежные поля, пески — то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, кисти... » Гончаров в «широкой и голой степи» видел вопло­щение скуки. А вот Чехов написал «Степь», рассказ почти без содержания, без завязки и развязки, но как много уви­дел он в этой степи, какое богатство красок, наблюдений, впечатлений! Читая его, вы словно дышите ароматами степных трав, видите «пепельно-седые облака», несущиеся по бескрайному небу, слышите трепет крыльев стрепета и простые речи простых людей — и не оторветесь от рас­сказа, пока не кончите его, а потом будете с новым на­слаждением перечитывать его, как всегда с новым на­слаждением смотришь на любимую картину природы. Вот так Чехов и в этой «людской скуке», о которой думал Гон­чаров, находил и умел оставить для нас такое же богатство мыслей, чувств, характеров, возможностей, как в своем рассказе о «широкой голой степи», красок и картин.

Есть одно свойство у Чехова, которое дает нам право считать его великим писателем. Мы читаем его всегда по- новому, и в его рассказах, перечитываемых из года в год, всегда находим для себя что-то новое, что-то, чего мы рань­ше не заметили и до чего мы «доросли». Мне недавно, например, пришлось пережить такую минуту с «Чайкой». В первую постановку «Чайки», да и в последующие ее постановки на русской сцене, установилась традиция иг­рать Нину в последнем акте в состоянии такой истерики, такого почти безумия, что у зрителя не оставалось ни мину­ты сомнения в ее близкой и неизбежной гибели — в пруду, под поездом, но непременно гибели. И вот недавно я слыша­ла монолог «Чайки» в исполнении А. Коонен в Камерном театре, «в сукнах» — и вдруг поняла, что Нина не погиб­нет, не может погибнуть ⁴⁶. Из самого текста чеховского поняла это. Она «верует в свое искусство, она научилась терпеть» — и крестный путь страдания, конечно, приведет ее к тому, что, как она и обещает, она будет артисткой. Мы как-то упускали из виду, что ведь с той минуты, как Нина ушла из отцовского дома, неопытной девочкой, прошло всего два года — и каких два года для нее: она была броше­на любимым человеком, она потеряла ребенка — мудрено ли, что она не успела сделаться актрисой, но она «талант­ливо вскрикивала, талантливо умирала» и, конечно, она будет талантливо жить на сцене!

Пафос и романтизм Чехов признавал и отдавался их очарованию только в музыке. Тут границ и запретов не было. Он возил меня к соседям по имению, родственникам поэта Фета, только затем, чтобы послушать Бетховена:

47 тх

хозяйка дома превосходно играла . И когда он слушал Лунную сонату, лицо его было серьезно и прекрасно. Он любил Чайковского, любил некоторые романсы Глинки, например, «Не искушай меня без нужды», — и очень любил писать, когда за стеной играли или пели. «Серенада» Бра­га, которую пела Лика под аккомпанемент рояля и скрип­ки, нашла отражение в его «Черном монахе»...

За все последние годы жизни Чехова мы встречались уже редко — только когда он бывал в Москве, если случай­но и я там находилась в это время, а я жила в Москве все меньше и меньше. Последняя наша встреча живо осталась в моей памяти.

А. П. приехал в Москву осенью, но медлил уезжать, несмотря на ужасную погоду. Он остановился в небольшой квартирке, которую его жена делила с Марией Павловной. Я изумилась происшедшей с ним перемене. Бледный,землистый, с ввалившимися щеками — он совсем не похож был на прежнего А. П. Как-то стал точно ниже ростом и меньше.