…А потом ничего не случилось!

благовещение

«Паш, ты слышишь меня или не слышишь, а, Паш?

Наша жизнь – полонез Огинского, а надо танго-апаш.

Это пошло, Паша, пошлей рифмы «кровь-любовь»,

Но и жизнь пошла, а пока не прошла – не гордись собой.

Паша, искусства нет, просто оставил след карандаш,

И тюленьей тушей лежит талант, пока его не продашь.

А захочешь есть – запоешь, как все о любви поют.

«Ничего личного, только бизнес», как в строю и в раю.

Управитель наш не старпер, а мужчина в расцвете лет

Упоителен, как дежурный свет и казенный цвет.

Пред толпой сатрап на страну-стартап принимает транш,

Потому что Константинополь наш, понимаешь, Паш?

Проще будь, народ за тобой пойдет, разевая рот.

Ты и есть народ, кому друга два – армия и флот.

Голый мрамор маршей и диких лун зреет впереди,

Как имперский стиль, что не знает слов «просто» и «прости».

Мы из мяса, Паш, словно фарш, из костей, из ногтей, волос,

Мы живем дыша, а вот есть душа или нет – вопрос

Риторический. То есть, и он – херня».

Благовещенье. Мария кричит: «Не в меня!..»

дракон

Расскажу тебе страшную сказку: сквозь шепчущий лес

Кто-то гулко скакал на коне. Конь горел и хрипел,

Шею гнул и кусал удила, словно взнузданный бес,

Но летел, не касаясь земли, по безмолвной тропе.

И везде была ночь. Ночь во всяком земном существе

Расширяла зрачки и, смеясь, обнажала клыки.

Исходили цикады безумною песней в листве,

И как синие искры взвивались во мрак светляки.

Плащ гудел за спиной, в кронах птица плескала крылом.

Весь из черного серебра и луны был роскошный доспех.

Лес с дороги сбивал, свои руки тянул за седлом,

Но был прям, как клинок, этот тяжелокованый бег.

Кто-то мчался туда, где принцесса ждала у окна,

И от тайной свечи оживало стекло витража.

И принцесса смотрела с надеждой сквозь полночь. Она

Так кого-то ждала. Но витраж лишь ее отражал.

И Дракон приходил к ней. С уставшим и нервным лицом

Приходил сотни раз, в коридоре снимая пальто,

Что-то нехотя говорил. А потом обвивался кольцом

Вокруг замка и жизни ее, свет гасил. Он и больше никто.

Иногда просыпалась. Тайком подходила к окну,

Чтоб услышать там топот коня или шелест плаща.

И Дракон это видел. Смотрел на нее на одну,

И бретельку ту, что у нее соскользнула с плеча.

Кто-то мчал исступленно. Конь гривой до звезд доставал,

От росы и погони был воздух пьянящ и горюч.

…Но опять по утрам ее кратко Дракон целовал,

Дверь закрыв за собой, как всегда, поворачивал ключ.

И мы знаем: не вечно ничто, ни любовь, ни Дракон,

Всадник тоже когда-то закончит свой яростный путь.

Да, тебе интересно: а что же случилось потом?

А потом ничего не случилось…

Ты спи, если сможешь уснуть.

январь

Я такой же, как все, но когда-то писал стихи…

Я себя променял на тебя, и, наверное, стал тобой,

И теперь, когда долго и зимне – гудки, гудки,

Я себе не смогу ответить, нажав отбой.

Фонари век назад зацепились за скрип саней,

И дорогу зиме освещают их злые рты,

Зачарованный Кай замерзает, катясь за ней,

На лице января проступают твои черты.

Я тебя видел ночью, но это не ты была,

А скорее я сам, неуклюж и незряч, как крот.

Словно тролль безобразен, бью вдребезги зеркала,

Но стократно умножен в осколках глядит урод.

И стояла в снегу Москва, словно белый Склиф,

И опять я не видел ни зги, ни черта, ни шиша.

Я цветы тебе нес, и цветы мои руки жгли,

Словно сонным хирургом отрезанная душа.

А когда я пришел, и нескладно слова шепча,

Улыбался и имя твое повторял наизусть,

Беспородный сквозняк только вышел меня встречать

И простуженный лифт, уходя, замолчал внизу.

И январь наступил с ликом яростным и глухим,

И по снежному полю побрел Гавриил с трубой.

Я такой же, как все, но когда-то писал стихи.

Мне нельзя без тебя, потому что я стал тобой.

20.V

Я не думал, что сам к перекрестку приду,

Но созвездья сирени метались в бреду,

Как слюда витражей, отдаваясь стыду.

Улыбался, как зверь, и сжимал рукоять

Слов, что внешне – цветок, а по сути – змея,

И серебряный серп в синеве просиял.

Ты была ровно в 20.00. За тобой

Время вилось спиралью с обратной резьбой,

И теплела ладонь с пентаграммой-судьбой.

Твои губы вином были обожжены,

И глаза так бессовестно обнажены,

Что архангелы падали вниз с вышины.

Как огня мотыльки достигая кричат,

Как садист-энтомолог тебя изучал,

Удивляясь, как крылышкам, хрупким плечам.

А безумное сердце под занавес дня

Билось, словно хотело сбежать из меня

На проспект грозовой к фонарям и теням.

Перепутав дыханья в тебе и во мне,

Болью истина в будущего глубине

Проступала, как звездная соль на спине.

А потом был рассвет. И проспект розовел,

По которому я, улыбаясь, как зверь,

Уходил от тебя. И рыдал соловей.

Но опять возвращался, хоть не было дня,

Чтобы я не зарекся дороги к дверям,

Где кричат мотыльки, достигая огня…

Потому что я знал, что ты любишь меня.

Саломея

«О, дорогая!.. Это было, как… Олимпиада!..»

Отблеск салюта и счастья ползет по лицу.

Все мы – свидетели/соучастники/потерпевшие Рая и Ада.

Ванька Креститель, концерт твой последний подходит к концу:

Тени дамасскую сталь прячет Иродиада;

Саломея, танцуй!

Ночь ворожит и блажит, дышит влажно твоими

Ладаном, фимиамом, Chanel Nо.5. На лету

Ангел соленый, татуировка, бесстыдно раздетое имя,