А потом пошел снег…

На пороге столкнулись с директором аэропорта — так величал себя при знакомстве коренастый колченогий парень в летной ушанке с кокардой — птичкой на козырьке, который вел под руки двух метеодевушек очень уж среднего возраста в черных овчинных тулупчиках и шапочках, обвязанных пуховыми ажурными платками по здешней, видимо, моде. Аэродромный начальник с небрежной гордецой сунул руку ему и Соне, представил дамам московских киноработников, обозначив для них свой уровень и значимость, сообщил, что сейчас будут танцы, и когда вокруг такие шансы — тут он гоголем обвел глазами дам, которые смущенно потупились, а Соня звонко прыснула, — грех отсиживаться на острове, а потом отвел в сторону и шепнул ему на ухо, что послезавтра будет самолет, что это секрет, потому что иначе набежит всяких целая бухта, и что потом, попозже можно закончить вечер в хорошей баньке на том берегу.

За спиной народ начал разбирать с грохотом стулья, расчищая место под дискотеку, и он согласился остаться, хоть и тревожился за Егора. Танцевал он хорошо еще с института, на вечеринках у него с женой был номер, который они выдавали на бис, и когда в клубе зазвучал, да еще и с неожиданно хорошим звуком, «Rock around clock», он рискнул и вытащил Соню на середину. И не ошибся — она оказалась партнершей не хуже жены, несмотря на всю двусмысленность этого сравнения, — они танцевали так синхронно, как будто делали это всю жизнь, она летала между ног без страха, а в конце, взлетев, как перышко, бестрепетно легла к нему на колени.

В клубе стояла тишина. На них так смотрели, что они даже засмущались, а потом все зааплодировали, и под пугачевский «Айсберг» он уже танцевал сначала с толстой Женей, которая вся истекала комплиментами, потом, по хлопку — оказывается, здесь процветала игра в фанты, — его отдавали в руки разных густо надушенных и вполне тепло одетых девушек, женщин, дам, пока вдалеке не появилось решительное лицо повелительницы бильярда, и он понял, чем все грозит закончиться, но его спасла Соня, которая решительно выхватила его из рук очередной почитательницы и не отпускала от себя до конца песни. А потом колченогий директор замахал руками у входа, и они рванули из пропитанной одиночеством и агрессивностью толпы бестолково и неумело двигающихся людей на берег, освещенный, несмотря на то что стрелки на часах двигались к двенадцати ночи, ярким солнцем.

На последний катер успели в последний момент, когда уже убрали трап, прыгали через борт с веселыми криками, к нему на руки свалилась толстая Женя, и он, мужественно приняв габаритное ее тело, еще раз похвалил себя за склонность к стройным и изящным женщинам. Директор аэродрома, несмотря на свою колченогость, поспел первым и уже выговаривал рулевому за отсутствие почтения к столичным гостям. Соня перелетела через борт, как птичка, с помощью своего ухажера-ассистента; метеодевушки, похохатывая, расспрашивали директора Валю о московской жизни звезд экрана, а катер, уютно пофыркивая выхлопной трубой двигателя, двигался к потемневшим от времени щитовым баракам, облепившим скалистый остров.

В гостинице под его огромным тулупом мирно спал Егор, рядом с которым улеглись и ханурики, и все они с небритыми, помятыми физиономиями были похожи друг на друга, как братья. Синяк на голой ноге, которая торчала из-под тулупа, был большой, неприятного иссиня-багрового цвета, но опухоль немного спала, и, посовещавшись, все решили, что до Москвы Егор доедет.

Он начал было обсуждать с директором завтрашний переезд на аэродром, но поскольку Валя общался с ним, как и все последние дни, без прежнего тепла, очень сдержанно, видимо, так и не простив ему своей слабости и того, что он так спокойно пожалел его, не назвав его трусость трусостью, понял, что между ними все кончено пока, и разговор быстро свернул.

Потихоньку все разошлись спать, завесив плотно окна и выключив свет, а он присел рядом с Соней за столом на кухоньке почаевничать, и под сушки с маком они разговаривали вполголоса ни о чем, как всегда, а на самом деле о многом глазами, пока в окошко не всунулось распаренное лицо директора аэродрома.

Он выскочил на улицу, получил инструкции и направление движения и, вернувшись, положил ключи на стол и рассказал, что он все организовал и что если она не против, то можно еще раз побыть вместе.

Баня стояла на отшибе над берегом — маленькая, но сделанная так, чтобы мыться по-белому, — она была с чисто выскобленными внутри до белизны полоками, натопленная до такого жара, что войти в парную можно было только пригнувшись, иначе волосы пробивало насквозь до кожи и по спине начинали бежать мурашки. В углу предбанника стояла большая железная бочка с морской ледяной водой и запас пресной в эмалированных ведрах и баках, а на притолоке лежали веники — как они появились на Диксоне, где ни зимой, ни летом сроду не водилось ничего растительного, кроме мха на камнях, — было непонятно, но факт оставался фактом — высушенные, удобные по руке березовые веники источали тонкий, знакомый с детства запах, который вызывал сладкую истому в теле.