А потом пошел снег…

Они вломились к заспанному старпому, который при виде дамы натянул на нательную рубаху с расстегнутым воротом, в котором густо дымились черные волосы, засаленный китель с драным локтем и оторванными позументами, и выпросили у него разрешение на работу в кают-компании. Там они оккупировали небольшой стол в углу, убрав с него груду журналов с пикантными картинками, часть из которых уже украшала стены чьих-то кают, установили монитор и начали просматривать отснятый материал. Они сидели близко, соприкасаясь плечами и коленями при каждом покачивании судна на волнах — ветер начал крепчать сразу после их посадки и, набирая силу, поднял неплохую волну, — и эти случайные прикосновения волновали их и путали разговоры о работе. Они размечали будущие монтажные эпизоды, наскоро расшифровывали синхроны, но думали совершенно о другом — тайная жизнь их тел все отчетливее говорила им о том, что наступает прощание и что все хорошее, что было с ними, заканчивается.

На острове Диксон их поселили в черный барак из трех комнаток с подслеповатыми окнами, кухней с дровяной печью и удобствами во дворе, и вся эта роскошь была украшена вывеской на фасаде с английскими буквами «HOTEL».

В одной из комнат уже жили, и, видимо, давно, судя по батарее пустых бутылок из-под перцовки у входа, два интеллигентного вида бородатых ханурика-метеоролога, которые никак не могли улететь на какой-то Мыс Желания, который, оказывается, был на дальних островах на севере Карского моря, и так и прижились, — объяснить толком, почему так зовется это место, они не смогли по причине постоянной спутанности сознания и потому, что летели туда впервые; по ночам один из них постоянно шмыгал носом и принюхивался, видимо, не соглашаясь с чужими запахами, а так ребята были вполне добрые и жили от похода в магазин до рассвета тихо.

После роскошной жизни на атомоходе вид их нового пристанища вызывал тоску и будил неясные воспоминания о каких-то плохих фильмах про некрасивую жизнь еще до революции в прошлом веке.

По заледенелым дощатым коробам над теплотрассами, которые иначе как над вечной мерзлотой не разместишь, они добрались до чумазого портового пассажирского катерка с тесной каюткой, куда набилось много народа в рабочей одежде, со спокойными угрюмыми лицами. Устроившись на корме, где под постоянным в этих местах продувающим насквозь ветром он с Егором снял пару панорам бухты со стороны моря с поворотом на порт, с десятком кранов, сиротливо нагнувшихся над полупустыми причалами, и дальше к заброшенным остовам складов и месту бункеровки пароходов углем — когда-то здесь здорово пахло дымом, а берег до сих пор был черным от копоти из пароходных топок, но те времена ушли, и холодный воздух был слегка расчерчен шлейфом свинцового цвета от дизельной котельной. Дальше начинался поселок на материке с крутыми, извивающимися, как речки, улочками без покрытия, десятком кирпичных пятиэтажек, красными и желтыми пятнами разбросанными под горами по краю бухты, и темными пятнами скоплений бараков гулаговского времени постройки.

Зимой бухта покрывалась льдом, и тогда ездили по гладкому зимнику на машинах, а в межсезонье куковали на берегах безвылазно, завистливо поглядывая на редкие вертолеты над ледяной кашей в бухте, везущие что-то важное, невесть зачем, непонятно кому — народ в райцентре жил сплошь пришлый, друг другу не известный, стоящая работа была вахтовая на проводке судов по Северному морскому пути, и известный раньше песенкой о морзянке, что звенела дискантом, городок Диксон потихоньку помирал.

Катеров тут было всего три, ходили они через бухту редко, поэтому они сразу забежали в магазин, в котором кочан свежей капусты стоил как килограмм хорошей колбасы в Москве, подкупили немного тушенки, карамели и еще какой-то каши в банках — из остального стояли только извечные трехлитровые банки с вечнозелеными помидорами, — еще взяли имевшуюся в наличии перцовку и неожиданно отысканную Соней полудюжину хорошего розового новосветовского брюта, которую забрали целиком, к великой радости худой высокой продавщицы, давно и неудачно крашенной под блондинку.

По пути на причал прошвырнулись по местному стометровому Бродвею мимо школы и больницы и, не найдя других достопримечательностей, спустились к берегу.

У какого-то киоска подкупили оленины у человека в крытой брезентом дохе, шнырявшего глазами по сторонам и явного браконьера по виду, потом с трудом поспели на отходивший уже катер, где вечером было пусто даже в небольшой теплой каютке, и вернулись к себе на остров, где и засели неожиданно из-за нелетной погоды.