А потом пошел снег…

Новизна давно ушла из их отношений, но по-прежнему им было хорошо вместе, и секс уже не всегда был им нужен, хотя, к сожалению, он так думал, именно постель была опорой их отношений.

Между ними возникли уже почти родственные моменты, и разговаривали они о многом, и в разговорах она являлась совсем другой, интересной, глубокой натурой, и было понятно, что они не зря нашли друг друга.

Но, но, но…

Его навязчивое желание забрать ее себе целиком, его мнительность и неожиданная ревность и ее страх перед будущим, впечатанность в привычный ритуал семейной жизни и пошлое стремление иметь всего, но понемножку, делали свое дело.

Как это странно бывает — кажется, вот оно, счастье, перед тобой, и ты чувствуешь, что это именно то, что тебе нужно, но приходит страх и начинаешь притормаживать, выискивая запасные пути, и копить выдуманные обиды для расставания. Хотя знаешь, что устал, и не хочешь больше тратиться на привыкание — но думаешь, что одноразовые удовольствия проще.

В сущности, жизнь — это дерево: ствол от корней — начало, и вершина — окончание, а вокруг ветки — возможности новых путей, но как понять, что перед тобой развилка и, возможно, новая, счастливая судьба — раз, два пропустил, а наверху повернуть уже некуда — удача отвернулась и вытолкнула туда, где путь только один.

Сначала он пропустил ее чувство — она была моложе и, возможно, была готова что-то поменять, а он потреблял ее и не подпускал ближе. Потом она уже не хотела принять, что он изменился, — месть за прошлое свое разочарование, несмотря на любовь к нему, жила в ней, да и в ком она не живет, — а еще усталость и неверие — все это не позволяло ей понять, что развязка близко, а потом ничего похожего, может, и не случится.

Все, что происходило с ними, было так опасно, так хрупко, что им расстаться бы ненадолго, помолчать врозь, соскучиться — глядишь, они и проскочили бы этот полустанок расставания.

Но он, как всегда, пер, желая ясности, и остановиться уже не мог — ему казалось, что надо уехать вдвоем куда-нибудь далеко и тогда все наладится вновь.

Она покорилась — она-то все понимала раньше, чем он, и мечтала только о счастливом случае, который им помог бы.

Не скрываясь больше, они сели в один самолет, сели рядом, так что соприкасались колени и смешивалось дыхание — билеты попались случайные, в самом хвосте самолета. Болтали о всяких глупостях, обсуждая ее подруг и его друзей, новый фильм Литвиновой, который их угораздило посмотреть на фестивале, и планируя, как они проведут вечер по прилете.

Потом она уснула — улеглась на его плечо, крепко взяв за руку, и спала так до прилета, а он не шевелился — покой, который разлился внутри его, казался ему началом счастья, которое ждало их впереди.

По прилете они, конечно, никуда не пошли — остались в постели и почти уже начали засыпать, когда телик, на котором журчали шведские разговоры о женской эмансипации, начал демонстрировать новый прибор, с помощью которого женщины, преодолев еще один момент неравноправия, наконец смогут вести себя как мужчины — как ни странно, но именно эта глупость и повернула их друг к другу.

Сначала они хохотали как ненормальные, потом начали целоваться — как раньше, долго, без дыхания, втягиваясь друг в друга, но поняли, чем это готово было закончиться, и остановились — они не хотели секса, они хотели любви.

Они открыли чемоданы, достали самые нарядные свои вещи — она вечернее платье, которое так нежно обволакивало шелком ее грудь, почти ничего не скрывая, а он надел красивый костюм, который она ему сама выбрала, и мягкие блестящие туфли.

Потом он достал коробочку с диском с мелодией, под которую они познакомились в Норильске в командировке, — от этой мелодии у них обоих так щемило внутри, что хотелось плакать.

Жил он там в «Центральной» гостинице этого пропахшего угарным газом и запахом свежеразлитого металла города — дух в нем, даже на улице, стоял такой, что дыхание перехватывало. Чем дышали на комбинате, было невозможно и представить.

Он уже неделю дожидался погоды и самолета на материк и так заскучал, что не вылезал из буфета гостиницы, где можно было хоть поболтать с кем-нибудь.

На северах — как звали еще со времен подневольного труда эту мерзлую землю — всегда хватало чудных пришельцев.

Однажды вечером пьяненький геолог, чокаясь с ним стаканом местного сучка — больше в городе ничего из спиртного не было, — рассказал ему эту байку.

Он-то посчитал ее легендой, но потом, раздумывая над рассказом, все больше и больше склонялся к тому, что услышал что-то очень важное для своей жизни.

На Диксоне, где тоже ничего не было, кроме этого пойла, застряли два человека — один бородатый метеоролог, прилетел с мыса Желания, а другому, тоже с бородой, туда надо было, наоборот, лететь.

Гостиницей там был дощатый барак на две комнаты и с удобствами во дворе, и жили эти ребята там уже месяц — не было погоды ни в одну нужную им сторону, да и вообще никуда не было. Из всех занятий у них было только утром в магазин за этой — рассказчик кивнул головой на бутылку — и вечером туда же.