А. Разумовский: Ночной император

— Подождут… недельку ведь, не больше? — лукаво уточнил Алексей.

— Шалун! Знаю, скукотища тебе на таких приемах, а мне что делать?

В ответ можно только было взять гусарскую руку и положить себе на колено. Какие разговоры при таком прекрасном настроении?

Карета быстро вынеслась к загородным слободам. А там — дай волю вожжам. Елизавета любила лихую езду, и кучера знали о том. Да, пожалуй, и кони — сами рвались вперед.

Погода стояла великолепная, виды окрестные один другого лучше. Дорогу чистили хорошо, да если по малоснежью — хоть на колесах, хоть на полозе поезжай, одинаково. Единственное, что укоряло глаз, — валявшиеся по обочинам лошади, которые от такой езды попросту падали на колени и во имя лихой наездницы подыхали. Велика ль беда! Ненужные постромки обрубали, солдаты ли, слуги ли оттаскивали полуживую лошадку в придорожную канаву, и дальше только крик:

— Пади!

Бывало, шестерик подлетал к Петергофу о четырех лошадях, бывало и о трех. Но, может, на этот раз обойдется?

III

У Елизаветы были и личные поместья в Малороссии. Не могла же она в одночасье все раздать их даже самым любимым любимцам. Да и потом, Алексей Разумовский унаследовал хутора, поместья и вотчины фельдмаршала Миниха — вовсе не государевы. Петр Первый, отменив гетманство, вроде бы преследовал благую цель: подрубить корни измены, стяжательства и самодурства. Последний гетман Апостол ушел с украинского гетманства еще до своей старости. Теперь правили Украйной семь наместников, три с киевской подачи, три с петербургской да один заглавный. Придя к власти, Елизавета назначила любимца своей шестнадцатилетней молодости Александра Борисовича Бутурлина, человека от природы ленивого да и погрязшего в безобразиях. Какой от него мог быть толк? Чуть лучше оказался быстро сменивший его генерал Бибиков, но на дела он тоже смотрел из-под чужой руки. Если уж заискивал перед Розумихой, то можно представить, в каком искательстве пребывал перед Алексеем Разумовским!

А заповеданный в гетманы Кирилл Разумовский еще только учился ловеласить в Германиях и Франциях…

— Нет, я сама поеду смотреть твою Украйну! — не раз говаривала раздосадованная Елизавет.

— Соберетесь ли когда, ваше императорское величество? — отделывался смешком Алексей.

Нерасторопность государыни — да что там, самая настоящая леность — была притчей во языцех. Разумеется, в глаза ей никто этого не высказывал. В том числе и Алексей, супруг потайной. Был же в голове у него разум, коли и фамилия от такой благости происходила?

Да и как ехать, когда война со Швецией никак не кончалась. Пруссия опять же — города то брали, то сдавали, пойми поди.

Так и протянулось время до лета 1744 года. Но уж дальше годить — не годилось. Душа-то была женская, чуткая. В приливе нежности прекраснодушная Елизавет вновь и вновь повторяла:

— Непременно — едем. Ты, Алешенька, был когда-то моим гоф-интендантом и главным управляющим. Управишься ли сейчас-то?

— Управлюсь, господынюшка. Хочется родину повидать. Соскучился…

— Со мной-то? — душевная нежность могла быстро взорваться бранью — этому ее славно научил лейб-медик Лесток!

Алексей знал, как погасить нараставший гнев. Ничего не говоря — припасть к ручке и посмотреть в воробьиные глазыньки взглядом во всем покорного хохла.

Но за окнами — грохот карет!

— Неужели опять едут? Депутация?

— Да еще какая! Все главнейшие полковники. Сын последнего гетмана полковник Лубенский, Петр Апостол. За родителя его уважают, не за себя же.

— Да ведь, поди, уже приехали? Поди, и у тебя побывали?

— Как не побывать. Земляки.

— Ах интриган! Без меня уже все решил?

— Смилуйся, государыня! Никогда этого не позволю.

— Тогда я позволяю. Завтра же и приму.

И ведь верно. Развеселая Елизавет иногда могла держать слово. В назначенный для аудиенции час императрица стоя, в присутствии всего двора, выслушала приветствие, говоренное полковником Апостолом. Сам же граф Алексей Разумовский накануне наставлял его, что и как говорить. Бывали ходоки у своего знатного земляка и днем, и ночью, когда заблагорассудится. После один другому хвастались:

— Вот вернулись с водки у Алексея Григорьевича… Славную водочку подают. Я бы сказал — гарную!

— А мы-то? Ой, хохлы неотесанные! Вместе с полковником Вишневским бокалов по десяти венгерского выдули… и подпивахом тоже гарно…

— Да Вишневский-то? Уже в генералы произведен.

— Как не произвести! Когда-то такую услугу Алексею Григорьевичу оказал… Граф добра не забывает!

Часто заставали у него и государыню.

— А это ли не диво? Во дворце у Разумовского удостоились быть у ручки ее величества и милостивые слова слышать…

Земляк Разумовский приглашал их на все маскарады и банкеты придворные, возил в оперу. А там опять диво:

— Девки италианки и кастрат! Пели да музицировали.

Но земляки-ходоки не только же за кастратами шлындали — дельце свое не забывали.

— Милостивый граф! — напоминали. — Когда же гетман будет?

— А вот как подрастет. Потерпите маленько.

— А сами-то, ваше сиятельство?..

— Ну, земляки, земляки! Мне полагается возле государыни быть.

— Да уж чего лучше. Только нас-то не забывайте, сиятельный граф.