…А родись счастливой

– Позволяли. Спасибо за заботу о моих финансовых проблемах. Надеюсь, вернёте разницу, – отнюдь не вопросительно сказала Люба.

– Постараюсь. Оставьте мне ваш паспорт.

– Паспорт я вчера отдала генералу Ускову, – легко соврала Люба.

– Интересно. На кой он ему сдался? – Панков перешел к рабочему столу, нажал кнопку на коммутаторе, включил громкую связь: – Привет, Юра. Зачем тебе понадобился паспорт Сокольниковой?

– В глаза его не видел, – ответил Усков. – А откуда ты это взял?

– Это Любовь Андреевна откуда-то взяла. Вчера ты ей, видимо, глянулся, и она решила, что завезёшь его в Загс с заявлением.

– А ты переводишь её в чулан? – спросил Усков.

– В какой ещё чулан? В служебное помещение. У неё туго с деньгами. Поживёт, пока не определилась.

– Разбирайтесь там сами. У меня – дела. – И Усков отключил связь.

Любу бросило в жар оттого, что её так быстро уличили во лжи, и, что поняла: действующий милицейский генерал Усков в курсе дел отставного генерала Панкова. «Влипла! – подумала она. – Что же делать теперь? Мамочки, как вырываться? Куда?»

– Ну, хорошо, Любовь Андреевна, оставьте ваш паспорт у себя, – заговорил Панков так же миролюбиво и снова сев в кресло напротив. – Вы садитесь, в ногах правды нет. Понадобится нам ваш паспорт – отберём… Вы лучше скажите, что будете делать дальше, если вдруг соберётесь съехать отсюда? Кстати, кроме профессии любовницы или звания молодой вдовы, у вас есть ещё что-то? Образование, специальность, призвание?

– Я парикмахер и привыкла быть на ногах целую смену. Постою, – упрямо сказала Люба.

– Воля ваша. А парикмахер – это хорошо. В гостинице не одна парикмахерская. А вы – хороший мастер? И по чьим головам – по мужским, по женским?

– По всяким. Больше – по умным. Но попадались и другие. Не было только генеральских, – решилась съязвить Люба.

– Генеральские головы умны не всегда, но совсем не просты, Любовь Андреевна! Иначе не были бы генеральскими. Особенно милицейские. Школа у нас особая, умеем выживать в любых обстоятельствах. – Панков поднялся из кресла, прошёл к окну, отодвинул занавеску, чтобы Люба видела широкую Манежную площадь. – Мимо этих вот окон в последние годы столько орудийных лафетов с гробами провезли… И вот там, левее, столько всяких голов поменялось… А милицейские генералы, Любовь Андреевна, за о-очень редким исключением, и сегодня и при погонах, и при делах… Так что, хорошая моя, будете упрямиться – сломаем, сорвётесь куда – найдём, будете умной – поможем. Ваш Сокольников был умным мужиком, потому и жил, как хотел. Вот и вы, голуба, будьте умницей.

Он опять опустился в кресло, дотянулся до её застывших рук, вполне дружески чуть пожал их.

– В номера по вызовам я не пойду, – не отнимая у него своих ладоней, твёрдо вымолвила Люба.

– А кто вас туда посылает? О каких вызовах речь?

– Ну, я слышала раньше,… – замялась Люба.

– Раньше… Пока вы сидели в своём колхозном далеке, времена-то изменись. Теперь никого в номера посылать на надо, сами бежали бы, да мы не пускаем. В парикмахерскую работать пойдёте? В ту, что попроще, или в хороший салон?

– В любую. Я раньше даже конкурсы выигрывала… Только не в дамский зал…

– Решим. – И он жёстко притянул её к себе, зарылся лицом в платье, замотал головой, углубляясь носом дальше…

Люба вырвала из его рук ладони, просунула их между его лицом и платьем, выдохнула с силой:

– Отстаньте, ради бога, Вячеслав Кириллович!.. – и соврала: – Я не в форме.

Паков откинулся в кресло, торопливо, будто кто-то входил сейчас в кабинет, поправил пятернёй волосы, спросил, чуть задыхаясь:

– А что, нет других способов?

– Каких ещё способов? Вы о чём?

– Да всё о том же… В ваши-то годы пора бы и уметь… Или орёл Сокольников не научил? И старый анекдот не рассказывал?.. Не у вас ли в деревне это было?.. Пришла молодуха к попу, говорит: «Батюшко, я великим постом у мужа… в руках держала. Это грех?» – «Пост-от у нас великий, значит и грех большой». – «Как же мне замолить-то его?» – «Отче наш читай, Богородицу… А главно, дочь моя, завтра, в Чистый Четверг, выйди на речку и хорошенько помой руки. И другим бабам скажи на случай». На другой день поп велит служке с утра сбегать на речку, поглядеть, исполняют ли его наказ? Служка сбегал и докладывает: «Што деется-то, батюшко! Бабы всем селом на реке: котора руки моет, котора заголилась, подмывается, а которы и рты полощут!».. Ясно, о чём речь? – улыбаясь, поднял к ней глаза Вячеслав Кириллович.

– Ясно. Но я бы откусила к чёрту! – сорвалась Люба и отпрянула от кресла Панкова.

Он резко встал, прошел к столу, рывком открыл ящик, выбросил оттуда сколько-то рублей, пропуск, скомкал их, шагнул к Любе, сунул этот комок ей в ладонь, до боли сжал её и выдохнул прямо в лицо:

– Пшла вон! И чтоб сегодня же я тебя здесь не видел!

Люба развернулась к дверям.

– Стой! – крикнул Панков. – Иди сюда. Садись.

Люба остановилась, медленно прошла к креслу, села поглубже, упёрлась ему в лицо твёрдым, чуть прищуренным взглядом.

– Слушай. Куда ты пойдёшь? Что у тебя есть? Двести рублей? И ни кола, ни двора? – заговорил он.