А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

Для Левина же низведение недосягаемого бесконечного пространства до круглого и ограниченного твердого свода является необходимым этапом мыслительного процесса, призванного упростить и сократить путь к искомым неизвестным – вере и божеству. Подобное самовольное уплощение смыслов совершенно дисгармонично после той полноты таинственного общения, когда Левину открылось его Небо. Вот почему дальнейшее развитие этой метафоры было бы не только художественно неоправданно, но и невозможно – в романе открывается новая реальность – космическая, где олицетворением развития мыслей героя становится не метаморфоза облаков, как раньше, а динамика движения небесных тел. После грозы в Колке мы уже не видим небесного свода, ибо тогда «вдруг все вспыхнуло, загорелась вся земля, и как бы над головой треснул свод небес» (19: 393). Появляются «две звезды», «знакомый <…> треугольник звезд и проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлением» (19: 397–398). Именно звезды напоминают Левину о собственных думах. Отвлекаясь от житейских забот и глядя на звезды, он восстанавливает логику рассуждении и развивает мысль дальше. Напряженная пульсация дум Левина сопровождается динамической картиной исчезающих и вновь появляющихся звезд: «при каждой вспышке молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах» (19: 398). В этом метафорическом описании поиск ответов рождает новые вопрошания, логика рассуждений неизбежно корректируется чувствами и почти физическим ощущением непостижимости предмета раздумий. Читатель наблюдает «мерцание смыслов», круговое движение идей или, как продолжил бы А. С. Хомяков:

Звезды мысли, тьмы за тьмами
Всходят, всходят без числа,
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая тьма (139).

Для автора «Семирамиды» звезды – «ночи вечные лампады». В его космосе «звезды на небе горят, как горит лампада пред иконой» (136). Икона хоть и освещена лампадой, но и освящает ее. «Синие бездны» не бесконечны, и звездам тоже положен предел: они озаряют твердь небесную (ту надзвездную вышину, где лучше). От нее же и принимают они «негасимый огонь», которым зажжется «сердца дремлющая мгла».

За этой астральной метафорикой брезжит символика Церкви – мира как Божьего Храма, в котором звезды поют «Божию хвалу»:

Все звезды в новый путь стремились,
Рассеяв вековую мглу,
Все звезды жизнью веселились
И пели Божию хвалу (73).

(«Поэт»)

В романе «Анна Каренина» рассуждения Левина об отношении к Божеству людей разных конфессий (то есть вопрос о надконфессинальном единстве Церкви) сопровождаются астрономическими сравнениями, начинающими развиваться еще в черновых вариантах эпилога: «Смотрит в окно на звезды. – Астрономия, прямое восхождение не мешает» (20: 10). Размышления Левина о Церкви были актуализированы, как уже указывалось, чтением богословских трудов Хомякова. «Левин прочел второй том сочинений Хомякова и <…> был поражен в них учением о Церкви. <…> Но <…> он разочаровался и в хомяковском учении о Церкви, и это здание рассыпалось таким же прахом, как и философские постройки» (19: 373). Однако звезды, так же как и небесный свод, становятся не символическим раскрытием жизненных начал, как у Хомякова, а лишь инструментом для мыслительных операций. «Разве я не знаю, что звезды не ходят? – спросил он себя, глядя на изменившую уже свое положение к высшей ветке березы яркую планету. – Но я, глядя на движение звезд, не могу представить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезды ходят» (19: 398). Налицо упрощение модели мира, отбрасывание его неантропоморфных черт, примитивизация бытия в угоду сиюминутным рационалистическим построениям, выполняющим терапевтическую функцию душевного успокоения.

Выявление, казалось бы, незначительной художественной параллели приводит к существенным выводам: у лирического героя Хомякова и толстовского Левина – разные картины мира. Для первого надзвездная вышина (твердь небес, где лучше) – метафизическая реальность, символическое раскрытие высшего истока жизни и ее цели. Для Левина же твердый свод небес – метафора, средство редукции «ненужных» смыслов. Такое небо безблагодатно: это уже не опора, а преграда, мир герметизируется, в нем уже нет «вышины надзвездной». Поэтому человек остается один на один с собственным сердцем, беззащитный против логики разума. Это приводит к катастрофической подмене: вместо полноты божественного присутствия остаются «законы добра», происходит онтологизация нравственности.