А «Скорая» уже едет (сборник)

– Заждалась, – улыбнулась она. – Но еще бы подождала, если надо.

– Ты меня смущаешь, – признаюсь я. – А я привык наоборот.

– Я исправлюсь. Пойдем?

Поколебавшись, протягиваю ей руку, сжимая ее озябшую ладошку в своей. Она доверчиво прячется в моих пальцах, как маленький, замерзший зверек.

– НА ВЫЗОВ БРИГАДАМ – ПЯТОЙ, ТРИНАДЦАТОЙ, ДЕВЯТНАДЦАТОЙ! ОСТАЛЬНЫМ – ПРИГОТОВИТСЯ!

По станционному двору прокатывается легкая волна смешков. Утром у диспетчеров есть еще силы шутить. Мы идем через навес с лавочками, через двор, минуя вновь прибывших фельдшеров, пускающих в воздух облака дыма и передающих друг другу кофейные чашки. Каким все кажется родным и милым, когда ты уже отработал.

– Антоха!

– Чего тебе?

– Как смена прошла?

– Из газет узнаешь, – отмахиваюсь я.

Одна из «ГАЗелей» срывается с места, на ходу включая сирену с мигалкой. Судя по всему, девятнадцатой дали что-то серьезное. Мы провожаем машину взглядом.

– Затягивает, правда? – неожиданно спрашивает Алина.

– Что именно?

– Работа. Утром у меня такое чувство было, что из меня все соки вытянули. Казалось, до кровати доползти бы и рухнуть. А сейчас, как только сирену услышала, так и вздрогнула. Против воли мысли появились – что там? Что за вызов? Нужна ли помощь?

– И на ходу бы в машину прыгнула, – улыбаюсь я. – Да, есть такое дело.

– Антон, вас подвезти? – кричит через двор Серега, открывая дверь своего «Москвича».

Мотаю головой.

– Нет, мы сами. Спасибо.

Выходим со станционного двора, щурясь от непривычно яркого солнца. Кажется, даже стало немного теплее. Хотя, может, солнце здесь и не причем.

Тринадцатая бригада, проехав мимо, сигналит нам. Мы машем руками им вслед. Счастливого вам пути, ребята. Легкой дороги, первого этажа, уважительных родственников, вежливого больного.

Оборачиваюсь на здание подстанции, окаймленное высокими, мокрыми с ночи, кипарисами. Во дворе началась небольшая суета – у «пятерки», кажется, поломалась машина. Сразу трое водителей, судя по жестам, ругающиеся, на чем свет стоит, пытаются подступиться к приоткрытому капоту «ГАЗели», откуда вырывается белая струя пара.

– Жалко, что все так, – вздыхает Алина. – Машины старые, форма холодная… ведь для людей же работаем. А они на собственное здоровье денег жалеют.

Я беру ее за руку.

– Ничего. Если все пойдет, как я думаю, скоро будем работать с новыми, импортными, укладками вместо наших развалюх.

– Откуда ты знаешь? – вскидывает бровки Алина.

– Интуиция.

Держась за руки, мы идем по утренней, залитой светом, улице, покачивая сумками, где лежит рабочая форма. Нам хорошо. Эта смена была тяжелой, как и многие до нее. Что-то, несомненно, она в душе сожгла, что-то, наоборот, возродила из пепла. Пусть так. Рано или поздно люди поймут… впрочем, поймут ли? Смогут ли признаться самим себе, что всю свою жизнь недооценивали труд медиков «Скорой помощи», людей, перед глазами которых проходит столько человеческого горя и трагедий?

Я люблю свою работу. Люблю свою холодную «ГАЗель», люблю ругань Офелии, люблю болтливый говорок Дарьи Сергеевны, циничность и простоту Сереги, люблю толчею в заправочной и шквал вызовов в рации, люблю свою бригаду. Кажется, начинаю любить даже милое молчание прильнувшей к моему плечу Алины. Даже поганец Гена мне дорог… потому что он мой, скоропомощной, поганец. Мы – единое целое. Мы – одна большая, накрепко соединенная профессией, семья. В отличие от многих все мы, даже жаждая денег, все равно работаем за идею.

Мы – фельдшера «Скорой помощи». Мы – золотая середина передового края здравоохранения, мы – та грань, на которую опирается массив врачебных знаний, и за которую цепляются умирающие человеческие жизни. Мы несем этот тяжкий крест отнюдь не так, как рисовалось в религиозных писаниях – не в белых одеждах и венцах из роз – нет, мы залиты потом, измазаны кровью и грязью, наши руки все в мозолях и ссадинах, нет на лицах благостного выражения, какое бывает у праведников и обкурившихся олигофренов, слова наши далеки от текстов нагорной проповеди и изъеденной молью клятвы Гиппократа, они далеки даже от слов, принятых в приличном обществе. Нас не любят за это, нас презирают, нам плюют вслед, очерняют в толпе – но без нас не могут.

Я горжусь своей работой.

Я горжусь каждым своим выполненным вызовом, каждым человеком, облегченно вздохнувшим после отпустившей боли, сниженного высокого давления, заткнутой раны и остановленной крови.

Я знаю, для чего мне жить. И живу. Все мы – живем.

Мы – фельдшера «Скорой помощи».

Взгляд со стороны

Проснулся я, наверное, с пятой попытки. Нет, вру, конечно, максимум с четвертой. Или третьей. Точно не помню, голова как чужая после двадцати часов работы. Сплошное издевательство над простым фельдшером: вызов – на станцию, вызов – опять на станцию, вызов – снова на станцию. И только глаза зажмуришь, только курткой накроешься: «НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ВОСЕМЬ». Чтоб вам лопнуть…