А у нас во дворе

Весной происходит ломка стереотипа, нарушение уклада. Даже если не весной, а позже, то зачинает ее весна. С детства помню, как сосало под ложечкой в предчувствии «перемены участи»: конца учебного года, последней контрольной, неотвратимых экзаменов, сулящих торжество или поражение.

Весной из «медвежьих» углов неизменно извлекали чемоданы с надписью «лето» и производили инвентаризацию моих летних вещей. Глядя, как бабушка вдевает нитку в иголку, делает на ней узелок или перекусывает ее, пришив очередную метку на трусы и майку, я впадала в тоску и лила «невидимые миру слезы». Потому что все это предвещало скорый отъезд и лагерную жизнь в «здоровом коллективе»: побудку, отбой, ненавистный «мертвый час» средь бела дня, когда, закрыв глаза и притворяясь спящей, слушаешь доносящиеся с «воли» голоса и мечтаешь вырасти и дожить до тех времен, когда… дальше мысли путаются и наступает сон.

Весна — время тайных притязаний, головокружительных и туманных замыслов. Прежняя жизнь раздражает, как надоевший хомут, так и подмывает взбрыкнуть, вырваться, умчаться в пампасы или хотя бы к подмосковным прудам на лягушачью свадьбу. Весна сама провоцирует на шатания и взбрыки, затевая с нами игру, подобную той, что вел персонаж чеховской «Шуточки». «Сюда, сюда», — звучит над ухом, а оглянешься — нет никого. Только ветка хрустнула, лед треснул, луч скользнул по щеке. Сплошные заморочки. Пора бы привыкнуть и не попадаться на удочку. Но, если не попадаться, стоит ли жить?

Именно ранней весной, а никак не накануне календарного Нового года в существовании образуется крен, происходит сбой, нарушение ритма — нечто, заставляющее пересмотреть самые основы бытия.

Еще немного все сместится —
Правее луч, южнее птица, —
И станет явственнее крен,
И книга поползет с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И все сойдет с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом…

Как ни парадоксально, но именно в пору высокой воды оказываешься на мели, на нуле, на голодном пайке, запасы витальности оскудевают, и наступает авитаминоз, дефицит вещества, от которого зависит следующий шаг, кон, виток спирали. И неоткуда ждать помощи. Ищи недостающие элементы сам, как собака свою травку. Но, чтобы искать, нужен тонус. А откуда ему взяться при авитаминозе? Проблемы, проблемы, но проблема одна. Имя ей — Я. То самое Я, которое заставляет художника метить своим именем холст, а поэта — лист бумаги, как будто взывая: «Вот я, Господи. Весь как на ладони. Нет у меня тайн от Тебя, и нет сил творить анонимно, подобно средневековым мастерам. То ли гордыня мешает, то ли столь необорима потребность в суде Твоем, в защите Твоей». Я — странное существо, вечно чего-то требующее для себя и вечно стремящееся от себя освободиться, облегчить душу, выговориться, сбросить часть своей ноши, остаться налегке, стать прозрачным, как весенний день, сквозь который плывут облака и летают птицы. И зачем только мир обременен войнами, эпидемиями, стихийными бедствиями, если и без них бытие — испытание и любая человеческая особь, если только ее душа не спит, являет собой болевую точку и очаг напряжения: обида жжет, жалость мучает, совесть терзает, страсть сжигает, нежность переполняет. С самого рождения каждый из нас приговорен к высшей мере всего земного. Каждому из нас суждено провести жизнь, путаясь в многочисленных пестрых тканях, которыми Господь задрапировал ТО, ЧЕМУ НЕТ ИМЕНИ. Весной эта ткань, ЭТА МАЙЯ становится почти прозрачной, но просвечивает сквозь нее лишь небесный ультрамарин. И ничего больше. Спаси меня, майя. Поддержи, как держит на плаву соленая вода Мертвого моря. Дай пройти нулевой цикл, не опустившись на дно.

Весна — это страсти, завершающиеся испусканием духа и воскресением. Это точка, откуда просматривается земля обетованная, вход в которую нам заказан. Да это и к лучшему. Стоит на ней осесть, как она исчезает. Всякая оседлость лишает свободы. Едва остановишься, облепят мелкие заботы, как кровососы на привале. Прийти нельзя, можно только идти. Идти, обмахиваясь зеленой веточкой, похожей на ту, что когда-то давным-давно стояла на моем столе в стеклянной банке. Была весна. По радио звучал фортепианный концерт Рахманинова. Окна были распахнуты. До экзамена оставался день. Я смотрела в книгу и видела гортань в разрезе, твердое и мягкое небо, язычок и прочие детали, необходимые для произнесения звуков. Но фонетика жила своей жизнью, а я своей. И моя была полна весенних запахов и грез, рахманиновских разливов и раскатов и залетающего в окна тополиного пуха.

Музыка. Musica