А у нас во дворе

Музыка, музыка, музыка, мука —
Древняя тайна рождения звука,
Что существует, в пространстве кочуя,
Мучая душу и душу врачуя.

Музыка, музыка, форте, пиано —
Ты и бальзам, и открытая рана,
Промыслы Бога и происки черта…
Музыка, музыка, пьяно и форте.

Фермата

Листая незадолго до поездки русско-итальянский разговорник, я наткнулась на слово, знакомое мне со времен музыкальной школы, — «фермата». Dove’e la fermata dell’autobus numero tre? «Где остановка автобуса № 3» — гласил перевод. Невероятно! Я ехала в страну, где слово «фермата» переводится как «остановка», где даже проза жизни музыкальна. Ступив на итальянскую землю, я, дабы удостовериться, что попала действительно туда, стала искать глазами вывеску «Фермата», но не нашла. Кругом была вода. Много воды. На воде покачивались лодки. Будь я англоязычной туристкой, я бы непременно воскликнула: «Фэнтестик!» А если еще при этом пострекотать фотоаппаратом и пожужжать видеокамерой, то достопримечательность в кармане. А иначе как быть со всеми этими улочками, каналами, мостами, домами, площадями? Как быть с Венецией? Она-то сама отлично знает, как быть с нами, зеваками, куда вести, что показывать, чем занять, как заморочить, чтобы, сделав вид, будто она вся как на ладони, незаметно ускользнуть, улетучиться, уйти под воду, скрыться в тумане, рассеяться в воздухе. Нет, не на этих путях происходят встречи, но других мне не отыскать: слишком краток визит. И я подчиняюсь. Иду стандартным маршрутом на площадь Святого Марка, где полным-полно голубей и туристов, где под каждой аркой играют музыканты, вздыхаю на мосту Вздохов, катаюсь на гондоле, дивясь тому, как высокий стройный светловолосый итальянец виртуозно работает веслом, в нужный момент грациозно отталкиваясь ногой от стены дома. А навстречу другая гондола, в ней певец с аккордеоном. Значит, туристы побогаче заказали музыку. «Santa Lucia, Santa Lucia», — несется над темной водой. После получасовой прогулки по вечерним каналам — снова суша, узкие улочки, яркие витрины, где помимо всякой сверкающей всячины продаются резиновые сапоги любого размера и фасона. Еще бы! Венеция — это частые туманы, сырость, дожди, наводнение. Сегодня солнце, но за два дня до нашего приезда по площади Святого Марка можно было передвигаться только в высоких сапогах. «Из Венеции жители бегут, — сказала мне экскурсовод Паола, — сыро, нижние этажи то и дело заливает. Всюду плесень, со стен сходит штукатурка, а на ремонт не хватает денег». Когда я повторила эти слова экспансивной Лизе, нашему гиду во Флоренции, та возмутилась: «Кто вам сказал! Ах, Паола? Пусть не говорит чепухи. Никто из Венеции не бежит. Там все богатые. У них столько туристов и такой доход, что им никакая сырость не страшна». Говоря это, Лиза подвела нас к баптистерию Св. Иоанна Крестителя, вернее, к знаменитым Вратам Рая. Где же им еще быть, как не во Флоренции, городе, само имя которого значит «цветущая» — Fiorenza. Здесь и кафедральный собор называется Санта-Мария-дель-Фьоре («Святая Мария с цветком»). Флоренция окружена холмами, на которых растут виноградники и пинии. Те самые, которые изображены на Вратах Рая и которые я столько раз видела на полотнах великих мастеров, полагая, что это не имеющие названия условные деревья. Оказывается, они существуют, их полным-полно на тосканских холмах, куда меня собирается повести моя добрая знакомая ленинградка Галя, живущая во Флоренции. Она приехала сюда ухаживать за восьмидесятивосьмилетней полуслепой старушкой Ниной Харкевич. Написала «старушка» и запнулась. Не идет ей это слово. Слишком ясная у нее голова, слишком живой интерес к собеседнику. Она попросила меня почитать стихи, а в ответ подарила свой сборник, в котором кроме стихов репродукции ее картин. Нина родилась во Флоренции в русской семье. Ее отец — воспитанник Петербургской духовной академии, мать — дочь священника, по инициативе которого в конце прошлого столетия была построена во Флоренции церковь Рождества Христова. Нина долгие годы проработала врачом, но с детства увлекалась живописью и поэзией. Можно ли, родившись в Италии и проведя всю жизнь вне России, не только говорить на чистом русском языке, но и писать стихи по-русски? Оказывается, можно.

Осень. Деревья
Трепетно машут,
Прощаясь,
И плачут
Золотистыми листьями
Слез.
Тихо ветер ласкает
Все то,
Что уходит,
И шепчет: «Не плачьте,
Вас ждет тишина
И счастье забвенья».

В книге почти совсем отсутствуют реалии итальянской, российской или какой-нибудь другой жизни. В ней только природа, память, тишина, печаль.