А утром пришел Фо…

– Потерпи, Олежа! Я сейчас… – словно с другого конца Вселенной, долетел голос Антона.

И тут хватка чудовища ослабла. Я вдруг понял, что в битву вступил кто-то еще. Да только Трошников оказался ни при чем – наконец схвативший оружие, он все еще был в нескольких метрах от меня. Тогда кто? До ушей моих донесся не то хрип, не то рычание. Кто-то пытался отодрать от меня чудовище. Щупальце отпустило мою шею, чешуйчатые лапы разжались – монстр полностью переключился на еще одного неожиданного соперника. Я откатился в сторону, быстро вскочил на ноги и увидел… собаку! Огромная овчарка, рыча и клацая челюстями, сцепилась с напавшим на меня чудовищем.

В этот момент подбежал Трошников. Прогремела очередь. Чудовище покатилось по бетону, дернулось, сжалось и замерло, снова став похожим на горку сложенных сухих веток. Антон выпустил в него остаток магазина и что было сил пнул, отбросив подальше, в непроглядную пелену тумана.

– Теперь, думаю, наверняка, – тяжело дыша, сообщил он. – Пойдем скорее!

Но я в тот момент словно бы и не слышал его. Взгляд мой был прикован к животному, спасшему мне жизнь. Это оказалась восточноевропейская овчарка с черной спиной и почти белой грудью. Она, хромая, уходила прочь.

– Граф! – неожиданно для себя закричал я.

Собака остановилась, повернула голову. Хвост слегка качнулся. Мой взгляд встретился с умными чайного цвета глазами пса. Вдруг откуда-то издали раздался тихий свист. Пес вздрогнул, насторожил уши, снова взглянул на меня, вильнул хвостом и скрылся в белой мгле.

– Ты знаешь эту собаку? – удивился Трошников.

– Антон, ты веришь в привидения? – спросил я, все так же всматриваясь в туманную дымку.

– К чему это ты?

– Это Граф. Мой пес, – ответил я и тихо добавил: – Он пропал семь лет назад!

* * *

Мы вернулись в караулку, заперли дверь, и я подумал, что вряд ли до приезда смены рискну ее открыть. Мой недавний героический дух улетучился. Уж лучше сдохнуть от ран, чем в пасти подобной твари!

– Ты уверен, что это тот самый пес? – спросил Трошников. – Может, просто похож? Или это вообще Петровича собака?

– Да он самый, я тебе говорю, – настаивал я. – Ты же видел, я позвал его, и он откликнулся!

– Странно это все как-то…

Когда мы проходили мимо столовой, оттуда послышался поток матерной брани. Мы сразу же завернули туда. Оказалось, что крик доносился не из самой столовой, а из приоткрытой двери, ведущей к деревянной пристройке. Обычно там хранилась провизия. В пристройке мы обнаружили Шуровича, яростно пинающего коробки с сухим пайком.

– Шур, ты чего?

– Да вот, поели мы, ребята! – злобно вскричал тот.

И, не дожидаясь вопросов, пнул в нашу сторону стоявшую на полу открытую банку с кашей. Та покатилась, ударилась о мой сапог, и из нее высыпался клубок длинных черных червей. Я отскочил, едва сдержав тошноту.

– Фу, блин! Чё за фигня?

– Это не фигня, Зверек, а дрянная реальность, – зло ответил Шурович. – Так во всем хавчике!

– Ненавижу червей! Я в детстве даже на рыбалку никогда не ходил, чтобы к этим тварям не прикасаться. А после тех монстров на посту, так вообще…

– Погоди, – перебил Трошников, разглядывая эту мерзость. – Это не просто черви!

Я снова взглянул на банку и тут же отвернулся. Меня чуть не вывернуло. Но успел заметить, что черви необычны – покрыты черными чешуйками. Точно так же выглядят все чудовища!

– Шур, а что ты тут делаешь? – спросил я. – Агеев же сказал по одному не ходить. Тем более за пределы караулки.

– Жрать-то чё-то надо! – возразил Шурович. – Да к тому же я и не вышел.

Я с сомнением окинул взглядом грубо сколоченные из горбыля стены пристройки, в щели которых белым паром затекал туман.

– Пойдемте-ка лучше отсюда, – сказал Трошников.

– Да что за дерьмо тут происходит? – воскликнул Шурович, все еще сетуя по поводу потерянной возможности набить брюхо. – Что у них там, в зоопарке, еще и черви обитают?

– Признаться, это все меньше напоминает зоопарк, – ответил я, отступая к двери. – Как вообще эта дрянь смогла попасть в закрытые жестяные банки?

– Черт, когда же смена подъедет? – вздохнул Шурович и запер дверь кладовки на металлический засов.

Время тянулось резиной. Каждый час казался долгим, как день. Мы ждали. Из караулки после нашей едва не окончившийся трагически вылазки больше никто выходить не рискнул. И мы обреченно смотрели, как с каждым часом становится все хуже нашим товарищам, особенно Бабину и Сычеву. Мои раны тоже болели беспощадно. Мы надеялись лишь на смену.

Я вошел в комнату начкара. На полу, облокотившись о кровать, дремали Бабин с Роганиным. С постели свисала бледная рука укрытого с головой шинелью Сычева. Я тоже присел на пол. Бабин проснулся, приподнял кепку, кивнул мне и снова уронил голову на грудь.

– Как Серега? – поинтересовался я.

– Лучше не спрашивай, – ответил Бабин. – Надеюсь, до вечера все же продержится.

Он повернулся на другой бок, при этом прикрыв глаза и стиснув зубы. Видимо, его мучили собственные раны. Однако вечно невозмутимый Слава Бабин ни разу не обмолвился, насколько ему плохо.