А утром пришел Фо…

Дневник… Да, я действительно когда-то вел дневник. Около года. Там был отмечен практически каждый день службы, все мои радости и печали. «Будет, что потом на гражданке вспомнить», – думал я, когда только начинал его. Однако постепенно дневник стал для меня чем-то большим, нежели просто журнал событий. Он стал для меня кем-то вроде психоаналитика или даже друга. С каждым днем я все больше доверял ему. Я начал записывать туда не только заметки о минувших событиях, но также впечатления, мысли, рассуждения. Большинство подобных вещей я никому не рискнул бы рассказать. В части и без того считали меня придурком, не от мира сего. Даже приятели попросту не поняли бы, поделись я с ними своими мыслями. Мы с моими сослуживцами были словно с разных планет, из разных миров. Вот так моим молчаливым собеседником стал дневник.

И вот однажды я доверился дневнику настолько, что открыл ему свою сокровенную тайну, ту, что не рассказал бы даже матери и самому близкому из друзей. Я признался в том, что влюбился. Причем влюбился… в героиню романа! Скажете, бред? Возможно! Да только я настолько проникся образом созданной писателем Игорем Сорогом девушки Лады, что даже мысль о ней сводила меня с ума. Меня восхищали ее мировоззрение, рассуждения, идеи… Ну и внешность. Я так часто перечитывал описания этой девушки, что стал четко представлять ее себе, словно она – живой человек.

Конечно же, я понимал, что все это лишь фантазия автора. Да только поделать с собой ничего не мог. Дошло до того, что, отправляясь в увольнение и гуляя по поселку, я каждую встречную девушку мысленно сравнивал с Ладой. Конечно, такую же найти не мог. Если даже и было внешнее сходство, стоило поговорить с ней минуту, становилось ясно: не то! И вот как-то раз я написал в дневнике письмо. Я писал Ладе так, словно она могла прочесть. Я признался ей в любви, рассказал о том, что всем сердцем хочу повстречать… нет, не такую же, как она. А именно ее – Ладу! Я выплеснул в это письмо все свое отчаяние, все свои надежды и мечты… А утром дневник пропал из тумбочки. В тот день каждый сослуживец не только из нашего взвода, а даже всей роты посчитал своим долгом подколоть меня, цитируя отрывки моей души. Дневник передавали из рук в руки, зачитывали вслух, открыто смеялись, косясь на меня. В тот день я едва не повесился… Больше той тетрадки я не видел. И с тех пор зарекся вести дневники.

Я остановился. В упор посмотрел на Трошникова:

– Я знаю, что все в части считают меня кретином. Но то, что и ты тоже… Я-то думал, ты мне друг.

– Я же сказал, извини!

Трошников схватил меня за рукав и потащил обратно на вершину сопки.

– Ну надо же – обиделся! – ворчал он по пути. – Но это еще не повод, чтобы добровольно лезть в самую задницу. Да еще и в ту, из которой только что выбрался. Ну а то, что весь наш танковый полк считает тебя идиотом, так в этом виноват только ты сам, Олежа. Вечно читаешь какую-то фигню, умничаешь, философствуешь… Да и вообще, если честно, по-моему, тебе и самому нравится, что тебя таким считают. Иначе вел бы себя по-другому. Ходишь весь такой загадочный… Тебе же слово нельзя сказать, чтобы ты в ответ не выдал чё-нибудь о сущности бытия!

Я высвободил руку и остановился.

– С другой стороны, – продолжал Антон, – все давно к твоим выходкам привыкли. А что по мне, так во взводе было бы скучно, не будь там такого придурка, как ты. Впрочем, успокою: остальные у нас не лучше. Вообще наш взвод какой-то уникальный, у нас кого ни возьми – ходячий феномен. Было бы скучно служить, не будь Сычев таким здоровенным тормозом, не спал бы вечно Шурович даже в строю, не ищи постоянно Драпко, с кем бы подраться, не долби Бабин пятку в курилке прямо при офицерах, за что, кстати, с кичи не вылезает, не будь Провин такой скотиной, а Волков…

Трошников вдруг умолк. Он понял, что уже перечисляет мертвых, и с опаской взглянул на туман.

– Ладно, Антоха, забей. – Я махнул рукой. – Уж мыто постараемся выкарабкаться!

Я побрел вверх. И вдруг остановился, внимательно пригляделся к Трошникову.

– Погоди! Что это у тебя?

– Где? – Тот насторожился. – Чего там?

– Охренеть, Антон!

Он поспешно отряхнул форму, провел рукой по стриженой макушке, даже попытался взглянуть себе на спину.

– Ну, не тупи! Чего?

– Да у тебя же голова квадратная! – усмехнулся я, припомнив самую обидную для Трошникова шутку.

– Ну гад! Вот так гад!..

И Антон, потирая кулаки, помчался за мной на вершину сопки…

Туман приближался. Теперь это стало ясно. Сопка медленно тонула в белом призрачном море, и до верхушки, на которой расположились мы, оставалось уже чуть меньше двух метров. Мы сидели, словно на островке, который вот-вот должен захлестнуть прилив. Солнце уже полностью скрылось за туманным горизонтом, в том месте лишь клубились окрашенные красным цветом белые волны. День угасал, а с ним угасали наши надежды.

– Скоро стемнеет, – сказал Шурович. – По-моему, пора валить отсюда.

– И куда пойдем? В часть? – усмехнулся Трошников и картинно обвел рукой со всех сторон одинаковый пейзаж. – Ты хоть можешь сказать, с какой стороны мы сюда пришли?