А утром пришел Фо…

Силы быстро покидали меня. Я все реже показывался на поверхности и все глубже уходил под воду. От нехватки кислорода в висках застучали молоты. И вот, вынырнув в очередной раз, я вдруг осознал, что он последний. Все, больше не могу бороться! Пальцы скользнули по грязи, оставив на берегу длинные борозды, и я медленно пошел ко дну. И в этот миг спину мне словно прожгло огнем…

…Яркий розовый свет, ослепительный. Я попытался закрыть глаза, но не смог. У меня не оказалось глаз! Этот свет был повсюду: вокруг меня, внутри меня. Ощущение возникло такое, словно я растворен в этом свете. У меня не было тела – по крайней мере, я не чувствовал его. Я был словно бездна, словно сон. При этом двигался: летел, легкий, как ветер. Где я? Кто я? Куда мчусь в этом сиянии? Впрочем, не важно. Все теперь не важно… И лишь одна заполнившая все мое существо мысль: «Я умер! Смерть… И что теперь? Что дальше? Куда ведет меня этот свет?» И тут словно озарение: никуда! Я уже там, где должен быть. Я и есть этот свет – мы одно целое, едины. Свет – это я, мое сознание. И, поняв это, я вдруг просто предался течению и больше не думал ни о чем, растворившись в сиянии. Освобождение! И тут я увидел город. Его величественные алые башни, небывалой красоты дома, роскошные аллеи все четче проступали в розовом сиянии. И мне невыносимо захотелось попасть в это чудесное место. Я устремился к нему… Но дорогу мне преградила тьма! Она возникла внезапно и черной уродливой кляксой стала расползаться во все стороны, заполняя все пространство. А внутри этой черноты что-то шевелилось, и я уже понял, что именно: миллионы паучьих ног, когтистых лап, щупалец тянулись ко мне, чтобы жалить, рвать, терзать, пожирать… И все меньше розового света, и все больше тьмы… Нет! Нет! Не-е-т…

…Сознание вернулось с тяжкой болью и тошнотой. Кашель вырывался из груди вместе с водой и раздирал горло, отзываясь в голове так, словно та стала пустой цистерной и по ней колотят дубиной. Я с трудом разлепил глаза и тут же закрыл. Успел увидеть лишь глубокую мутную мглу. Вспомнил таинственный розовый свет и поглощающую его тьму, но мгла вокруг была иной. Я не ощущал себя ее частью, как в том сиянии, – у меня снова было тело. И тело это болело, словно его побили камнями. Еще раз приоткрыл глаза, вгляделся в темно-серую однотонную бездну, простирающуюся ввысь. И вдруг вспомнил, что это такое… Туман!

Кто-то был рядом. Склонился надо мной. В желтом льющемся откуда-то справа свете – видимо, рядом на земле лежал фонарик – я разглядел человека. Вспомнил про Антона Трошникова и тут же сообразил, что это вовсе не он. В узкой амбразуре моего зрения возникло худощавое бледное лицо. Первое, что бросилось в глаза, – угольно-черные густые усы.

– Ну что, живой? – Голос эхом прокатился в голове-цистерне. А я все силился припомнить, кому могут принадлежать эти почему-то знакомые черты лица. – На вот, хлебни!

Что-то поднесли к моим губам. Фляжка? Я ощутил горечь во рту. Алкоголь?

В поле зрения появился еще один человек. Его я узнал сразу, по прическе. Темно-русая челка выглядывала из-под армейской кепки и свисала до самого подбородка. Антон Трошников – любитель рок-музыки – не мог в армии таскать длинные патлы, а потому по уставу стриг затылок так, чтобы невозможно было ущипнуть. Зато под кепкой всегда прятал челку невероятной длины. Антон смотрел на меня своей обычной полуулыбкой. Так смотрит врач на пациента: не потому, что рад, а потому, что должен быть приветлив.

– Зверек, ты это… Если в порядке, скажи хоть чё-нибудь, – сказал Трошников.

– Теперь я понимаю, почему все говорят, что у тебя голова квадратная, – попытавшись улыбнуться, выдавил я, рассматривая скуластое лицо приятеля.

– Ну гад! Ну не гад ли? – процедил сквозь зубы Антон, потирая кулак. – Вот чуть ли не при смерти, а все туда же…

– Идти сможешь? – снова раздался почему-то знакомый голос.

Я вспомнил о человеке с усами. Так кто же это?

Попытался встать, но удалось мне это лишь наполовину – левой рукой оперся о мокрую землю, а правой ухватился за висок, словно раскалывающийся. Теперь я смог внимательнее рассмотреть усатого незнакомца. Он напоминал рыбака – на нем был темно-зеленый плащ с капюшоном, потертые армейские штаны заправлены в высокие резиновые сапоги. Я заметил, что «рыбак» сматывает веревку, один конец которой крепится к валяющейся на траве пехотной «кошке» – этакой уменьшенной копии пиратских абордажных крюков.

Я сел, и тут же спину словно обожгло. Что у меня там? И, будто отвечая на эту мысль, Антон воскликнул:

– Я уже думал, что все – хана. Ты уже руками еле ворочаешь, а ухватить тебя не могу. Ну, думаю, капец – утоп. И вдруг откуда ни возьмись – Петрович! И когда ты в очередной раз всплыл, он тебя «кошкой» и подцепил. За ремень. А потом вытащил. Если бы не он – точно бы утоп.

Петрович… Петрович? Ах да, Петрович! Теперь-то я вспомнил начальника склада, его приходы в караулку за провизией и пьянки с начкарами. И как же его я сразу не узнал?