А. З.

— Сява ответил за свои слова, и только. Он своими руками определил для себя меру воздаяния. Так что сиди и не рыпайся.

Максим процедил сквозь зубы:

— Да пошёл ты! Философ… — И поплёлся к углу избы.

В стопах ощущалось сильное покалывание. Колено горело огнём и при сгибании щёлкало. Затылок ныл, в ушах гудели провода, перед глазами расплывался окружающий мир. Умом Максим понимал, что ничем не поможет Сяве, и, честно говоря, не собирался влезать в бандитские разборки. Он просто уже не мог сидеть на месте. Как долго они находятся в аномальной зоне? Час? Два? Три? За оврагом прошло всего несколько минут. Максим не подумал о разном течении времени, когда вёл сюда зэков, до него дошло с досадным опозданием, в какой западне оказался он сам. Единственный выход из этой западни — побег. Но если сидеть, колено окончательно задеревенеет. Надо двигаться. Через силу, через боль. Он говорил себе это всякий раз, когда вставал на ноги, но изнурённый организм требовал отдыха, и Максим валился на траву.

Кряхтя, Бузук поднялся с крыльца:

— Ну что ж, идём. Мне самому любопытно глянуть.

Не любопытство заставило Бузука идти за Максимом, а боязнь, что Хирург позволит проводнику удрать. Гвоздь слишком слаб, чтобы гнаться за беглецом. Сява — беспомощный сосунок, хотя и корчит из себя крутого. Жила куда-то пропал. Хрипатый засел на чердаке, его оттуда никакими коврижками не выманишь. И на происходящее ему, похоже, плевать. Дружок задумал уйти со двора, а Хрипатый даже не дёрнулся. Странно, что он до сих пор держится стаи. В колонии немой волк-одиночка ни с кем не водил дружбу, не примыкал к группировкам и без чьей-либо помощи разделывался с недругами. А тут вдруг прилип.

Бузук засунул руку в карман, стиснул в кулаке складной ножик. Несведущий в тюремных делах человек посмеялся бы: надежда на такое оружие как на ежа. Немногие знают, что на зоне в умелых руках любой предмет становится смертоносным оружием: ложка, расчёска, зубная щётка, украденная на тюремной кухне тёрка… Всего не перечислишь. А тут настоящий нож! Вдобавок к этому, Максим не шёл, а ковылял, и в случае чего Бузук успеет всадить клинок ему между лопаток.

Едва троица скрылась за углом, как стоны под избой сменились бормотанием:

— Снежинки, снежинки
На щёчках у Нинки.
Застряли в косичках,
Висят на ресничках,
Мешают смотреть…

Отложив ружьё, Хрипатый слез с чердака. Возле кустарника валялся смотанный оранжевый шнур. На том самом месте, где недавно полутрупом лежал Гвоздь. Наверное, выронил, когда ему промывали желудок и трясли его как грушу.

Спрятав шнур в карман, Хрипатый прошёлся туда-сюда, надеясь найти ещё что-то. Ботинком поддел лежащую на земле пятнистую тряпицу. Кепка… Двумя пальцами взял её за погнутый козырёк. Повертел в руке, рассматривая. Та самая кепка! Кто её обронил? Свежие разводы крови подсказали: Шнобель. Так вот кто забрал кепку с куста, рядом с которым Хрипатый спрятал брезентовый плащ и резиновые сапоги. А он метался по лесу в поисках того самого куста и осыпал себя ругательствами, что не придумал иного способа пометить схрон.

Хрипатый скрипнул зубами: он взял вещь, которую трогал опущенный! Благо никто не видит. Бросил кепку: пусть лежит там, где лежала. Решив вернуться на чердак, поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы и замер, не до конца понимая, что его напрягло. Тишина… Шнобель бормотал считалку, а сейчас молчит.

Присев, Хрипатый заглянул под избу. Шнобель смотрел на него и лыбился разбитыми губами. В глазах читалось: теперь ты тоже «петух». То, что это улыбка и взгляд окончательно свихнувшегося человека, — Хрипатому на ум не пришло. Волна досады и злости ударила ему в голову. Маслено улыбаясь в ответ, Хрипатый пальцем поманил изувеченного оборванца. Тот моргнул отёкшими веками, подался назад и исчез в траве.

Времени на раздумья не было: кореша придут с минуты на минуту. Хрипатый улёгся на живот и пополз.

***

Бузук, Максим и Хирург застыли в растерянности. Сява плакал, уткнувшись лицом в прижатые к груди колени. Рядом стояла бадья, наполненная доверху камнями.

Из колодца доносился голос Гвоздя:

— Молись, чтобы я не вылез! От всего сердца, сука, молись!

Затем там что-то прошуршало, послышалось кряхтение. Гвоздь вновь разразился отборной бранью.

— Это что? — спросил Бузук, с обескураженным видом глядя на бадью.

Сява шмыгнул носом:

— Камни.

Ругательства в колодезной шахте затихли. Видать, Гвоздь услыхал разговор.

— Вижу, что камни, — вымолвил Бузук и завертел головой. Вокруг трава, кусты, деревья. И никаких камней. — Откуда?

Сява кивком указал на сруб:

— Оттуда.

— Бузук, ты, что ли? — прозвучало в колодце.

Не сводя глаз с ведра, Бузук потёр мочку уха:

— Ну я.

— Будь другом, не дай шнырю улизнуть. Я вылезу, спрошу с него как с гада.

Бузук взялся за дужку бадьи и не сумел поднять. Недоверчиво покосился на Сяву:

— Неужели сам достал?

Тот вытер нос рукавом:

— Гвоздь.

— Да ладно… — опешил Бузук. Заглянул в тёмную яму. — А где вода?

— Ну ты даёшь! — возмутился Гвоздь. — А спросить, как твой кореш тут очутился, не хочешь? Тебе плевать, как я? Тебя вода волнует?

— Ты свалился вниз головой?