А за окном – человечество…

Раскинув руки, Кирилл конвульсивно оттолкнулся и с неким вывертом подхватисто взлетел над диваном. Почти как при ловком, упругом прыжке на батуте. Кажется, законы гравитации на него сейчас перестали действовать. Он как выпал из гнезда человечества. Кирилл даже что-то успел черкнуть пальцем на потолке. Вполне возможно, что влёт оставил на нём свою размашистую роспись. Которая мало чем уступала отцовским академическим вензелям, сквозь какие явственно проступали средневековые черты декоративных округлых готических шрифтов.

– А что если я вам, Ефросиньюшка тридцать тысяч враз вручу?! Нет, пятьдесят!!! С гаком!!!

Кирилл звучно повергся на просторный гиппопотамов живот дивана, и ответный толчок нахально сбросил его на пол.

Весело лёжа на полу, счастливо насвистывая что-то из «Заразы», он чуть ли не с восторгом Бога, с каким тот решил создать мир и человека, торжественно объявил сам себе:

– Господин Стекольников, каков сейчас размер твоей зарплаты? Тысяч сто восемьдесят, сэр. Вот как только очаровательная мисс или пусть даже уже миссис Ефросинья нахально или там слёзно заикнётся о материализации с твоей помощью нового денежного транша, в районе прежних тысяч двенадцати или фантазийно, отчаянно даже более того возрастёт до двацатки, ты возьми да и вложи ей в руки с безучастным выражением на лице все двести тысяч эдак! Не дрогнув при этом ни одним мускулом. И добавь вариативно скучно, с ленцой: «Это вам на мороженое в шо-ко-ладе, деточка». Ядрёна вошь! Сотворите, сэр! Не передумайте!!!»

Никакая вещь не возникает и не уничтожается, но соединяется из существующих вещей и разделяется (Анаксагор из Клазомен).

– Кирилл Константинович, я хочу попросить Вас о немедленной встрече, – аккуратно, умно и как-то болезненно проговорила Ефросинья, будто та самая реальная средневековая девица подала через неё свой надмирный голос.

Некоторая официальность сказанного придавала её словам глубинную страдательную интонацию. У Кирилла было-таки, мигом вызрело, выскочило наружу секундное взвихренное желаньице влёт срезать Ефросинью двадцать первого века. Да так, чтобы она могла надолго утратить возможность находить нужные слова для изъяснения своих потребностей.

…Они сошлись у кафе с каким-то столовским и однобоким названием «Вермишель», тем не менее избранное для своих неформальных атас-тусовок после ночных драйвов правильные воронежские джинсово-кожаные угрюмо-счастливые байкеры. Именно сейчас эти «уроды», как снисходительно-ласково называли они друг друга вместо заезженного и чуждого их духу пешеходно-автомобильного словечка «крутой», на агрессивных виражах закатывали сюда с залпово-громкими, взрывными выхлопами своих матёрых хромированных зверей а ля «харлей» или «хонда» в купе с «ямахой» или, скажем, «сузуки».

Лицо Ефросиньи и раньше не отличалась бодрой розовощёкостью, но сейчас, в окружении мощно рыкающих, словно озверевших байков, её изысканная бледность достигла эффекта полного исчезновения всех черт лица, пощадив только её светло-серые и словно бы больные глаза.

– Брутальная публика… – сухо сказал Кирилл.

– Не знаю, вряд ли они имеют какое-то отношение к Бруту Марку Юнию… – вздохнула Ефросинья и не услышала себя в моторном хаосе.

– На инопланетян, чертяки, чем-то похожи! Точно с какого-нибудь там Сириуса свалились на свой дизельный шабаш! Так о чём ты хотела со мной пообщаться?!.. – мучительно морщась, крикнул Кирилл.

Напрямую или накосую спросить Ефросинью о её долге в двенадцать тысяч, вернее, одиннадцать с хвостиком, ему что-то смутное сейчас настойчиво мешало. Какой-то внутренний пунктик, которому ещё не было точного названия.

Вздохнув, Ефросинья отчётливо нарисовала розовым фломастером на своей узкой, матово просвечивающей восковой ладони, похожей на лепесток бледного серебристого тополя некую цифру: девяносто две тысячи сто шестьдесят…

– Это сумма, которая тебе нужна на этот раз?.. – напрягся Кирилл, почти радостно, с лихорадочным восторгом ощущая в своих карманах мощность и высокомерную значимость наскоро туда напиханных комками весомых двести пятьдесяти тысяч с гаком.

По какой-то неведомой причине разъярённые движки перенапряжённых ожиданием снарядной скорости байков вдруг один за одним затихли, словно с разгона всем своим железным стадом попадали в глубокую воду.

Тишина окаменела. Над Воронежем наискось бодро подвигалась полновесная, напряжённо яркая звезда международной космической станции. НЛО, никем не увиденный, загадочно проскочил низко над горизонтом, похожий на стремительно брошенный ударом ракетки тускло-оранжевый теннисный мячик.

– Какая сумма?!.. Ты о чём?!.. – слабо вскрикнула Евросинья, спеша уложиться в подаренную им байкерами паузу тишины. – Просто мы с тобой не виделись девяносто две тысячи сто шестьдесят минут! Зато всё это время я мысленно разговаривала с тобой обо всём, что видела или переживала. Мы, пусть и заочно, наговорились всласть!

– Что тебе мешало позвонить?.. – глухо сказал Кирилл.

– Любовь… – глухо сказала Ефросинья.

– Какая любовь?