Аарон

Аарон крутился на сиденье ужом – какое-то время слушал радио, быстро устал от неестественно бодрого голоса ди-джея, выключил приемник. Смотрел на входящих и выходящих из Реактора людей, думал о том, что сегодня ему предстоит разговор с Милой, – незачем откладывать неприятное надолго…

«Съешь свою лягушку с утра», – поучительно заметила бы Бернарда. Она вообще любила странные фразы и сравнения – другой мир, другой менталитет. Дрейк, наверное, уже привык к ее забавным шуткам.

Лягушка. Лягушкой она называла самое неприятное запланированное на день дело, которое предстояло сделать, как можно скорее, чтобы не мучиться. И «лягушкой» в этот день была Мила. Нет, не Мила – разговор с ней.

А, может, лягушка – это я сам?

Так, занятый неприятными мыслями, Аарон дождался момента, когда из дверей главного офисного здания Комиссии показался Джон Сиблинг. Махнул ему через лобовое стекло, привлекая внимание, открыл дверцу, когда заместитель приблизился.

– Я знаю, что ты не секретарь, но…

– Дрейк будет после двух, – коротко бросил человек в форме и прошел мимо.

– Спасибо, – выдохнул Канн без особой благодарности.

И что ты за человек такой? Хоть бы остановился, хоть бы раз ответил вежливо.

Но Сиблинг не был ни человеком, ни вежливым субъектом, и он вообще уже ушел; равнодушные ко всему наручные часы показывали начало десятого.

«Съешь свою лягушку», – снова всплыла кусающая сознание мысль.

Аарон закурил. Поднес к кончику сигареты дрожащее пламя зажигалки, выдохнул дым в форточку и тяжело вздохнул.

Хорошо, если бы сегодня за него эту самую лягушку съел бы кто-нибудь другой.

Дерьмо. Дерьмо-дерьмовое. Вот Мила новостям не порадуется.

* * *

(David Lanz – Rainlight)

Собственную входную дверь он открывал, как взломщик, – тихо, стараясь, чтобы не щелкнул язычок замка.

Или, как вернувшийся из бара под утро пьяница. К злой бабе-жене.

«Баба-жена», однако, услышала. То ли еще из окна увидела, как к дому подъехала машина, то ли сутками стояла тут в коридоре.

– Привет.

И по ее лицу он сразу понял, что теплого приветствия не будет, – ни «здравствуй, дорогой», ни нежеланных объятий, ни поцелуя, от которого все равно пришлось бы увернуться.

– Привет.

И тишина. Ни шага навстречу, ни улыбки на лице – лишь укоризненный взгляд в темной прихожей.

Интересно, в чем он провинился на этот раз?

– Ты ни разу мне не позвонил.

Ах, вот оно что. Уже не пытаясь вести себя тихо – хозяин он в этом доме или не хозяин? – Канн переступил порог, бросил под вешалкой рюкзак, стянул с плеч ветровку.

– Чья эта куртка?

Она изучила всю его одежду?

– Друга.

– Ты ночевал у друга?

Аарон, упершись взглядом в стену, тяжело вздохнул.

Съешь свою лягушку.

Может, проще – убей?

Они сидели на кухне. На столе ни завтрака, ни чая, ни пирожных – на столе пусто. Сидели, как враги, – он по одну сторону, она по другую. Мила, правда, сидела недолго – как только обнаружила отсутствующее на его пальце кольцо, рывком поднялась с места, подошла к столу, плеснула в стакан из графина воды. Но сразу «к делу» переходить не стала, выждала положенную паузу, повернулась к Канну уже со спокойным и деловитым лицом.

– Что, на Уровне не работали телефоны?

– Работали. Я не мог позвонить.

«Не мог? Или не хотел?» – вопрошали ее зеленые глаза. Идеальный, как и всегда, макияж, прикрывающий и эмоции, и душу.

«Откуда было звонить, – думал Аарон, – с Магии? Или из Черного Леса? С Уровня на Уровень не позвонить – нет таких аппаратов». Ах да, он, кажется, забыл сказать ей, что может путешествовать так далеко.

Вот был бы повод похвалиться перед подругами…

Дались ему эти подруги.

– Мог бы сказать, что с тобой все в порядке, сообщить, как ты и где.

– Не мог, – повторил Канн. «Или не хотел», – встретил ее взгляд своим, жестким.

Мила отвернулась к окну; он заметил, что стакан в ее руке дрожит. Затем она посмотрела на него с нервной улыбкой:

– Ты ведь хочешь мне что-то сказать, да? Что-то… неприятное.

– Да, – он не стал ходить вокруг да около. – Давай… расстанемся.

Слова прозвучали, как пистолетный выстрел в тишине. Запах пороха, необратимые последствия и душащая обоих тишина.

А потом она усмехнулась. И в этой усмешке прочиталась душевная боль; он чувствовал себя полным козлом. Однако как еще строить разговор, если не прямо? Врать, выживать ее из-под крыши, ждать, пока сама примет решение, даст ему пощечину и соберет чемоданы? Не по-мужски это, неправильно.

– Я… – ее пальцы с идеальным маникюром теперь дрожали еще сильнее, – плохо готовила? Чем-то не угодила тебе? Мало убиралась, делала что-то не так? Недостаточно хорошо ублажала тебя в постели?

Последняя фраза прозвучала и вовсе неприятно – болезненно для обоих.

– Мила, не надо. Ты… – хотел добавить «всем мне угодила», но понял, что в этом случае точно выставит себя полным дураком, – продолжил иначе: – Ты хорошая.