Аарон

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем ей удалось заговорить вновь. Голова и плечи опущены, ладони дрожат. Минувшее скручивало ее узлом, сочилось через поры – словами, мыслями, чувствами.

– Как… Как должна жить женщина, которая не может иметь секса? Какого мужчину она может привлечь? Чем удовлетворить и удержать? Говорят, любят и косых и слепых, но как полюбить ту, которую нельзя ласкать в постели? А меня нельзя.

Удивительно, но она рассказывала это мужчинам. Четырем и почти незнакомым – не лучшей подруге, не тишине – им, – здоровым и чужим мужикам.

– Думаете, я стала бы такой злой, если бы не это? Ведь мои шрамы – не только снаружи. Самый страшный – это тот, который остался после куска арматуры, что прошел сквозь меня. Я не могу… Не могу… заниматься любовью. Вы понимаете?

Наверное, они понимали. Может быть. Она не смотрела. Райне казалось, что теперь в ее глазах навечно будут плясать лишь оранжевые блики костра, – они сожгут ее целиком – всю радость и боль, все переживания, ее всю.

– А эти люди… мужчины… Они все продолжали меня добиваться: делали ставки, заключали пари, пытались перещеголять друг друга в том, кто же первый покорит мисс Марго Полански и заполучит все ее деньги? И я мстила… Хорошая, плохая? Нет, просто Райна.

Она сама не замечала, что повторяла слова Майкла – «просто Райна».

– Не оправдываюсь, нет. Тому, что я сделала, нет оправдания – не судите. Никто не осудит меня больше, чем я сама себя. А я… уже.

Пауза. Грустные, выцветшие слова.

– Получала ли я удовольствие? Нет. Но прослыла стервой. Нет, я стала не стервой – просто дурой. Депрессивной и разочаровавшейся в себе и в людях дурой, которая знала лишь одно – такой он (и вновь прямой взгляд на Канна) меня точно не полюбит. Никогда.

Дышал ли кто-то из них, пока она говорила? Колыхал ли ветки ветер? Стрекотали ли свои песни сверчки? Нет, все будто застыло, и вокруг осталась лишь печаль. Необъятная, вселенская, непостижимая по своим масштабам и вечная.

– А я ведь хотела, чтобы ты меня полюбил, – Райна не видела того, насколько Канн стал деревянным, как не видела и того, что от напряжения он смял в пальцах свою последнюю пачку сигарет. Она видела лишь его глаза – серые, любимые, – и не важно, теплые или равнодушные. – Очень хотела бы. Больше всего на свете я мечтала о том, чтобы ты искал меня так же сильно, как все это время искала тебя я. Но я не сужу, нет, – насильно мил не будешь. Я… просто…

Ей казалось, что из глаз уже текут кровавые от боли слезы.

– Я… просто… хотела… – его любви? Быть им любимой? Она все это время мечтала о том, чего не может быть. Никогда не могло быть. – Не важно. Все так, как оно есть.

И все. Иссякла.

Выдохнула. Будто забыла о том, что все это время кто-то присутствовал здесь, на поляне, слушал ее, внимал каждому слову. Поднялась с бревна – слепая, глухая и пустая – и, шатаясь, направилась в палатку.

Она уснет, да, уснет. Потому что… почему-то совсем нет сил. Кончились.

Райна забыла о том, что, наверное, должна попрощаться перед сном, что-то сказать, как-то себя чувствовать. Она просто шла, пока не услышала брошенный в спину вопрос:

– Он точно умер, этот пидор?

Говорил Канн. Нет, не говорил – брил наголо леденящей душу спокойной яростью, – цедил слова сквозь зубы.

– Джокер? – она обернулась. И даже улыбнулась. – Наверное.

Как здорово, какое облегчение – после всех этих лет уловить толику поддержки в свой адрес. Эту редкую искорку теплоты она сохранит и унесет с собой в могилу.

– Наверное?

– Да, наверное. Я не знаю.

Устала. Просто слишком сильно устала.

– Мертв или жив, но я найду и убью его заново.

Она не сомневалась – убьет. Таким тоном не говорят, когда шутят, – таким тоном клянутся.

– Спасибо, – прошептала так тихо, что уже никто не услышал.

Откинула полог палатки и забралась внутрь.

* * *

Никто ничего не обсуждал и не комментировал. Есть такие услышанные истории, которые не трогают, – хранят в памяти и никогда не пересказывают другим. Так случилось и сейчас.

Ушел Майкл. Через какое-то время, выдав Канну пачку сигарет из блока, который предназначался для Бойда, покинул поляну ассасин. Следом Баал.

И только Аарон продолжал сидеть у костра – немой, неподвижный и мрачный. Спроси его, о чем он думал и что чувствовал в тот момент, он и сам не смог бы ответить. Потому что слишком много всего наслоилось – ярость, изумление, печаль, разочарование. Разочарование, потому что хотел ведь ее найти, хотел узнать, как дела, не попала ли в беду, и не узнал. Каждый раз, когда на ум приходила мысль «как она?», гнал ее от себя. «Нормально», – отнекивался внутри. Нормально.

Оказалось, совсем не нормально.

А он не пришел. Когда был ей нужен.

Час сменился следующим – Канн все сидел. Вокруг ночь, костер почти прогорел; ушло из новой пачки еще три сигареты.

Он будет пахнуть табаком. Ну и пусть.

Он был ей нужен. Всегда был ей нужен, и скучал по этому ощущению, сильно скучал.

Рейка…

Мила могла без него прожить. Райна не могла.