Только отойдя от битвы, он осознал, что очень хочется пить. Оглядев окрестности и поняв, что поблизости нет ни озера, ни даже лужи, да и никакой воды вообще, ему пришлось отбросить брезгливость. Сделав надрез отесанным куском камня, вложенным ему гадалкой, он вцепился в яремную жилу и с жадностью поглощал булькающую, все еще кипящую живительную влагу, утоляя жажду и голод, набираясь сил, не обращая внимания на подступившее к горлу отвращение и пристававшую к липким слюням, лезущую вместе с кровью шерсть. После чего снова ненадолго погрузился в сон, но в сон уже не убивающий глубокий, а обычный сон усталого человека, чуткий но спокойный. Однако и природа брало свое, и тошнота переборенная с таким трудом, пробудила его, вырываясь обильной рвотой.
Чувствуя себя отвратительно, но тем не менее набравшись сил, Аш начал продумывать свое дальнейшее действие. Надо выследить и догнать разбойников с полоном. Следуя проезженной и протоптанной дорогой, он попытается найти их, но догнать – эта задача будет посложнее. Прежде всего надо найти, чем укрыться от холода ночи и жара дня. Где взять оружие вопросов не возникало, с ним был его посох; старуха позаботилась, чтобы при нем был посох для путешествия в иной мир, а пустынники не стали мешать ей, проводить обряд по обычаям.
Это было тогда, когда бедные старики, несчастные иги-ну-ду, вышли их провожать. Тогда и старик – друг Пузура, и его жена, удивили их какой-то одухотворенной переменой в лицах, будто за ночь успели познать нечаянную радость. Особенно сильно напугала, вперившись в него, эта полоумная женщина, глядящая на него с каким-то диким обожанием, взглядом полным надежд. Заглядывая в его глаза, она будто старалась заглянуть куда-то за них, вглубь него, тянясь к нему костлявыми руками, чтобы обнять. Смущенный неожиданным ласкам безумной, он однако не отстранялся от нее, не желая оскорбить гостеприимных стариков, а в особенности Пузура, грубой неблагодарностью. К его радости, ее супруг спас его от ее пылких объятий и лобызаний, что-то прошептав ей на ухо, сам же опустив ему на плечо руку, кивнул по-отечески с пониманием. И вот, когда возок их должен был только тронуться, старуха приволокла, выкопав откуда-то из-под ворохов своего хлама, то ли посох, то ли костыль и стала совать ему в руки. Ничего не понимая, он не хотел принимать странный дар, вспомнив о только брошенном костыле, но Пузур успокоил его, посоветовав подчиниться жене не поднимающего глаз, чтобы успокоить ее сердце. Держа в руках посох со странно искривленным верхом, он заметил, что для простой деревяшки он довольно тяжел, что свойственно скорее для дубинки, а не для трости. Поняв его удивление, иги-ну-ду взяв посох, потянул за кривой конец, и Аш увидел, что это не простая трость путника, но зачехленный в древесный кожух, меч воина с кривым серпастым клинком. Очарованный холодным блеском меди, Аш хотел было снова вернуть нежданный подарок, не решаясь принять столь дорогую вещь, но Пузур твердой рукой удержал его, прошептав, чтобы он без лишних колебаний принял сердечный дар и поблагодарил его друзей, пообещав после все объяснить. Так они и оставили старых обездоленных людей, стоящими босыми ногами на пыльной дороге, и провожающими печальными но счастливыми глазами, укатывающуюся повозку с лицедеями и шутами.
Пока их возок покачиваясь, отдалялся, главный скоморох, как и обещал, поведал причину странного поведения стариков:
– Аш, не сердись, я рассказал Нараму то, что слышал от азу абгала про твое обретение, и про то, что он верит, что душа их сына Далла-Дина, отличившегося в войне с самым свирепым из племен Суб-Йари и погубленного по наговору, поселилась в тебе.
Увидев, какое сильное впечатление произвели на эштарота последние слова, Пузур попытался оправдаться:
– Ну, прости. Прости, но я не мог смотреть как мой старый товарищ и его любимая жена, перенесшие разор и унижение на старости лет, после стольких лет зажиточности, продолжают испытывать еще и муки сердечные.
Но Аш был рассержен не на него, как показалось Пузуру, его потрясла не болтливость лицедея, а все услышанное от него, что он впервые слышал. Абгал никогда не напоминал ему о старом времени. Аш думал, что учитель боялся лишний раз ранить его, то ли, желал, чтоб он все более становился похожим на черноголовых и свыкся с мыслью, что отныне он больше не варвар, а его сын и наследник. Но теперь, все казалось страшнее. Он не мог представить и в мыслях, что все его прежние воспоминания, больше не его, что он, больше не он. Что старик его спаситель не потому, что он последний из своего народа, но оттого, что он первый его истребитель, что он больше… не сын своей матери, но кто-то из ее убийц. Теперь в его душе не было уже той беззаветной любви к абгалу, когда он узнал ту, другую сторону своего учителя и понял, что он далеко не так чист, как ему казалось до сих пор. Лишь жалость к старости и нищете, удержали его тогда, от того, чтобы вернуться и кинуть им в лицо их злосчастный подарок.
Меж тем, Пузур продолжал: