Абатские рассказы

Спустя пару недель, мои родная и двоюродная старшие сестры подозвали меня и шепотом сказали: «Принеси нам две папиросы деда Семёна». Я пошла в дом. Серебряный портсигар всегда лежал на подоконнике в кухне. Я, не задумавшись ни на минуту, открыла его, спрятала в ладошке две дурно пахнущие папиросы. Сестры сидели на лавочке и ждали. Я молча вложила одной из них в руку свою добычу и побежала играть. «Это не воровство», – искренне думала я, – «Это же меня сестра попросила, а значит, не считается! Тем более, вон их сколько у деда, он и не заметит, что парочка пропала», – не предполагая, что именно так и рассуждала воровка – Олеся, когда совершала своё «страшное», на мой взгляд, преступление.

Виктория

В небольшом огороде бабушки значительное место занимали грядки с садовой викторией. Грядки шли от входа в огород до бани, целых восемь штук. Укрытые каким-то черным плотным материалом, похожим на застывший гудрон, с отверстиями для кустиков ягод, широкие грядки представляли собой интересное поле для выпаса.

По-хозяйски заходя в огород, я выдирала несколько «мышиных хвостов» молодой морковки, с десяток стручков юного горошка, срывала огурец и направлялась на обход ягодных угодий. Набрав пригоршню спелых, сочных ягод, шла к большой старой металлической ванне, которая была наполнена дождевой водой. Ванна вся обросла илом, сверху плавала ряска и какая-то зеленая пена. В этой ванне наверняка жило столько микроорганизмов, каким не всякое болото может похвастаться. Однако, небрежно отогнав от бортика ряску, в мутной воде я несколько секунд пулькала ягоды. Когда они считались помытыми, я переносила весь собранный мной урожай на серую потемневшую от времени скамейку и принималась за трапезу.

Солнце светило в мой белый незагорелый городской нос, жужжали насекомые. Бабушка стирала в тазике на свежем воздухе возле бани. Я хрумкала морковь и огурец, придирчиво осматривала стручки на предмет гусениц и лакомилась клубникой.

В конце июня – начале июля, когда время клубники наступало, бабушка собирала со своей плантации по два ведра сочных ягод в два-три дня. Варилось варенье, ягоды елись со сметаной и сахаром, добавлялись в молоко, толклись, с викторией пеклись булочки, а самые крупные ягоды замораживали на зиму. В самые урожайные годы ягод было так много, что мы с бабушкой отправлялись на местные торговые ряды, чтобы ягоды продать.

Когда я просыпалась, урожай в двух ведрах уже ждал у входа. Мы скоро собирались и отправлялись в центр, к единственному крупному (двухэтажному) магазину Абатска – универмагу. Неподалеку стояли деревянные прилавки, где местные предлагали свою продукцию. Мне было немного скучно выступать в роли продавца, так как приходилось просто ждать, когда кто-то заберет оба ведра ягод. К счастью для меня, бабушка отдавала ягоды недорого, много уступала и торговля заканчивалась быстро. Купив свежего хлеба и молока, а также петушков на палочке (которые часто оказывались белочками, а то и вовсе солдатиками), мы довольные шли домой.

Сколько труда стоило вырастить, подкормить, полить, прополоть, убрать усы, защитить от долгоносика, собрать и «прибрать» эту викторию! Угрозой для урожая являлись не только птицы, насекомые и заморозки. Огород бабы Вари соседствовал с огородом местного детского дома. То и дело, ребятишки оттуда забирались на наши грядки, отодвинув доску в заборе, и «козлятничали». В детском доме малышей не было: содержались дети от восьми до шестнадцати лет.

Бабушке не было жаль ягод – если бы ребята пришли и попросили их угостить, она ни за что бы ни отказала. Но против подлого воровства была настроена непримиримо и решительно. Поэтому каждый день в период сбора ягод бабушке приходилось караулить свой урожай. На час-полтора, когда детдомовских детей выводили воспитатели на огородные работы, мы садились на крылечко, которое служило бабушке наблюдательным пунктом.

– Бабушка, – выясняла я – разве они голодают там, у себя в детском доме? Почему к нам лазят? Может им есть нечего?

– Лазят они не от голода, а от отсутствия привычки спрашивать разрешения на то, что им вздумается. Родителям не нужны были, самим за себя думать пришлось приучаться. А без примера хорошего перед глазами, что могло вырасти? Воры и пройдохи – и она вздыхала.

Мне было жаль тяжелого бабушкиного труда, было жаль детей, которые никому не нужны, было жаль, на всякий случай, себя, если бы я оказалась на их месте. Бабушка же уверяла, что никаких приличных людей их воришек не вырастет, а потому ничему хорошему они не научат и общаться мне с ними не стоит. «Ещё поколотят тебя», – для пущей убедительности добавила она, что окончательно утвердило меня в мысли, что за забором – враги.