Абатские рассказы

Однажды в послеобеденное время бабушка прилегла отдохнуть и сразу захрапела. Дед Семён куда-то уехал с самого утра и ещё не возвращался. Посидев некоторое время рядом, полистав старый (годов 50-х) журнал с непонятными выкройками устаревших фасонов платьев, я вышла на ограду и уселась в тень навеса на качулю. Был разгар жаркого июльского дня: Пират дремал в будке, в свинарнике тоже видимо спали, еле слышно жужжали насекомые. Всё вокруг заполнил жгучий солнечный свет и тишина. Я сидела, слегка покачиваясь и тихонько мурлыкая песенку. Из-под навеса граница на земле, между залитой солнцем лужайкой и тенью от сарая, казалась прочерченной. Пахло сыростью земляного пола мастерской и многотравием с лужайки.

Вот тут-то я впервые почувствовала леденящий ужас. Сидя спиной к калитке из ивняка, без сомнения вдруг стало ясно – там, за калиткой, через переплетения ивовых прутьев кто-то смотрит на меня. Злобно, пристально, сверля меня глазами. Я замолчала, застыла. Тишина была оглушающая. Я представила, как никто не услышит моего крика, даже если я сейчас заору во всё горло, буду звать на помощь. Боясь оглянуться и встретиться с ужасом лицом к лицу, я поняла, что это зло ждало меня, когда я окажусь без покровительства старших здесь одна и тогда, тогда… оно откроет калитку с той стороны. Собрав всё мужество, я соскочила с качули и, не оглядываясь, бросилась в дом. Бухнувшись на пол возле храпящей бабушки, с колотящимся сердцем, я поняла, что только что избежала неминуемой смерти. Неизвестно, как и от чего, но было ясно – я чудом спаслась.

С тех пор на качуле я качалась только с кем-то рядом или в пределах видимости. Стоило на секунду остаться одной, липкий страх начинал облизывать спину, и чьё-то злобное незримое присутствие опять становилось различимым. Я набиралась храбрости, когда что-то рядом колотил дед, и открывала калитку из ивняка, выходила и стояла, с недоумением смотря на примятую траву между двумя кустами смородины за плетеной стеной, на заброшенный соседний дом, через картофельное поле. В жизни много страшных и пугающих вещей, однако, ничто и никогда впоследствии не убедило меня, что может быть что-то более жуткое, чем заполненный солнечным светом, жарой и тишиной летний обычный день, когда зло стоит за твоей спиной, готовое вгрызться тебе в шею.

Спустя годы, в беседе с сестрой, которая старше меня, выяснилось, что она тоже боялась оставаться на качуле одна, качаться спиной к ивовой стене, знала ужас, живший там. Как и я, однажды почувствовав его, узнавала потом. Какое-то неведомое и абсолютное Зло наблюдало и терпеливо ждало, когда ребенок останется один. Бабушка снимала качулю сразу, как уезжали внуки, чтобы ветер не раскачивал её, не скрипел канат, и не казалось, что там продолжает кто-то качаться.

Про цыган

Бабушка знала, что такое голодное военное время. Она была молода, когда началась Великая Отечественная война – восемнадцать лет. Оттого на всю жизнь запомнила, какой голод испытывает молодой растущий организм и как ужасно, когда нечем его утолить или хотя бы перебить. Я маленькая спрашивала о военном времени, просила рассказать. В садике, в школе требовали каждый год какой-то рассказ о том, какую роль в жизни семьи сыграла война, чтобы мы не просто «помнили», а могли прочувствовать боль тех, кто этот ужас выстрадал, перенес.

Бабушка чаще всего отмахивалась: «да нечего рассказывать – жили, работали». Но всегда при этом вздыхала, глубоко и тягостно. «Был же голод», – приставала я – «и что вы ели?». «Что ели, что ели? Траву ели», – устало отвечала она – «молодую крапиву срывали и суп варили». «И всё? Одну траву? Без мяса?», – я представила, как бы пошла, сорвала на ограде пучок травы и жевала, в воображении почувствовав вкус растительной горечи. «Баб, а вкусно это было, а?», – задавала вопрос уже засыпающей послеобеденным сном бабушке. «Вкусно, вкусно, когда несколько дней ничего не едала…», – отвечала она и начинала храпеть своим громоподобным посвистывающим храпом.

Видимо оттого, что бабушка натвердо запомнила, что еда – это роскошь, которую нужно ценить, еда в доме никогда не пропадала даром и не выбрасывалась. То, что не ушло со стола в рот, направлялось свиньям; хлеб высушивался на сухари; корки от пирогов размачивались в чае и тоже съедались. Именно потому, что еда – это добро, которое нужно беречь, нас с детства приучили съедать всё, что положено на тарелку. Ещё одним бабушкиным правилом было: «не есть в гостях». Она могла попить чаю, но «объедать» никого не хотела и всегда отказывалась от предложенных угощений. Меня учила тому же: «Придешь в гости, у них ничего не проси (из еды); посадят за стол – не ешь много, угостилась, «спасибо» сказала и хватит. Есть нужно дома!»