Абатские рассказы

Дед добавил: «Вот ты вырастешь, и уведет тебя цыган черноволосый с синими глазами в свой табор. Заставит тебя воровать и ему приносить!» «А если я не захочу?» – несмело проблеяла я, уже подозревая, что услышу в ответ. «Тогда он будет и тебя плёткой хлестать для ума! Иначе никак», – прокряхтел Семён и закурил свой любимый «Беломорканал».

Я на минуту вжилась в роль несчастной цыганки: вот я стою в ужасе и яркой юбке посреди комнаты, ничего не укравшая для своего мужа, даже яйца. Не могу поверить, что я ушла с ним в табор, что нет мне дороги назад, что тот, кто должен меня любить, сейчас меня отстегает плёткой. Горько стало мне от своей выдуманной судьбы и ещё жальче стало цыганок, у которых нет другой.

В тот вечер меня не нужно было уговаривать – ела я перед сном основательно, «чтобы цыгане не приснились». А ещё навсегда зареклась (на всякий случай) знакомиться и встречаться с черноволосыми парнями с синими глазами.

Баня

Баня была по субботам. Стояла низенькая баня в дальнем углу огорода, идти нужно было по тропинке вдоль ягодных грядок. Серые потрескавшиеся бревна, маленький предбанник, помывочная с низким потолком – ничего особенного. К бабушке Варе приезжали мыться тетя Галя с дядей Витей и их дети, поэтому уже с четырех часов дед Семён таскал воду и протапливал баню, а бабушка хлопала половички и мыла в бане пол.

Я баню не любила. По мне, так ванна была значительно удобнее и лучше во всех смыслах. Не было духоты, жара, опасности обвариться кипятком, поскользнуться и шмякнуться с полка на пол. В Абатске гигиенические процедуры сводились к утреннему умыванию из рукомойника и вечернему подмыванию «Катьки» (так бабушка именовала женские половые органы) и ног в тазике. Поэтому баня раз в неделю была необходима.

Всё детство мне твердили, что «баня – это полезно, это здорово», но, сколько я не повторяла себе, что это для моего же блага, нравиться она мне не начинала. Бабушка усаживала меня на полок, где дышать было совершенно невозможно, и говорила: «дыши!». Я, мучаясь от жара и, задыхаясь от недостатка кислорода, терпеливо ждала, когда эта пытка кончится: бабушка решит, что профилактика респираторных заболеваний проведена внучке в полном объеме. Затем наступала очередь веника. Меня хлестали и говорили, что «тебе понравится», что «это добавит тебе здоровья» и ноги мои, искусанные комарами не будут зудеть. На самом деле, когда хлещут веником, это совершенно неприятно: мокрые горячие листья обжигают нежную кожу; здоровее от этого я себя не чувствовала, а мои только что зажившие комариные укусы начинали неистово чесаться с новой силой.

Потом меня мыли. Если я, изнемогая от жары, скулила и просила хоть немного приоткрыть дверь в предбанник, бабушка ругалась, что меня сразу продует и толку от бани не будет. Приходилось терпеть дальше. Наконец, закутав в полотенца, меня отправляли одну по тропинке в сторону дома, где на диване ждала чистая одежда. Я счастливая, что меня оставили в покое, отдыхала и ждала, когда вернется из бани бабушка и нальет мне холодного хлебного квасу.

Когда все помытые родственники сидели у бабушки за столом, пили квас, разговаривали свои взрослые разговоры, мне разрешалось присутствовать. Я была счастлива. Неизменно кто-нибудь спрашивал: «Ну что, понравилась тебе баня?» и все выжидательно смотрели на меня, а я неизменно, не желая испортить момент и огорчить людей, которые так радеют за моё здоровье, отвечала: «да, конечно, баня – это здорово!».

Только один раз в бане мне было по-настоящему хорошо. Дядя Витя и тётя Галя жили в своем доме без бани (она появится у них многими годами позже) и иногда ходили мыться не к бабушке Варе, а в общественную баню. Так как они брали меня на выходные погостить у них, то в баню меня как-то тоже взяли с собой.

Большое красивое здание мне понравилось сразу. Работало одновременно два отделения и мужское с входом слева и женское с входом справа. Мы с тётей Галей разделись в лакированных деревянных шкафчиках и мне выдали серый слегка погнутый тазик. В помывочной было много веселых женщин. Нам уступили место на лавке, тётя принесла воды. Вымыла меня, потом предложила посмотреть парилку, в которую я с охотой вошла и немного посидела там (больше из любопытства). Поселок был небольшой, почти все друг друга знали, смеялись, шутили, просто здоровались. Некоторые спрашивали, дочка ли я тёти Гали, на что она гордо объясняла: «племянница».

Не было духоты, невыносимого жара и приступов клаустрофобии. Когда я смотрела с лавки на пар, который поднимался клубами к высоченному потолку, мне казалось, что это новорожденные облака. Все женщины были объединены чем-то важным, что мужчинам никогда не узнать и не понять. Теперь меня тоже допустили к этому таинству, чем я была чрезвычайно горда. Женщины: старые и молодые, красивые и обрюзгшие, все светились особенной искренностью и открытостью. Не потому, конечно, что были голые. А потому, что в тот момент им нечего было скрывать друг от друга, они очищались, и души их, в доверии друг другу, наполнялись светом.