Аббат

«Ну и порядки! Построже, чем у самого мистера Генри Уордена, — сказал паж самому себе, когда остался один. — Тот хоть и требовал, чтобы во время его проповедей все сидели не шелохнувшись, зато, надо отдать ему справедливость, потом позволял нам делать что угодно и порой даже принимал участие в наших развлечениях, если они казались ему вполне невинными. А от этих старух так и веет мраком, таинственностью, отрешенностью от всего мирского. Ну что ж, если мне запрещено высунуть нос за ворота или выглянуть в окошко, остается только посмотреть, нет ли внутри дома чего-нибудь любопытного; а вдруг случится так, что я встречу в каком-нибудь уголке эту самую синеглазую насмешницу».

Выйдя поэтому через дверь, противоположную той, через которую удалились старухи (ибо, как легко можно догадаться, у него не было никакого желания нарушать их уединение), он отправился бродить по комнатам опустевшего здания, с детским любопытством ища в них чего-нибудь занятного или развлекательного. Так попал он в длинный коридор, по обеим сторонам которого были расположены узкие кельи монахинь, сейчас совершенно пустые, лишенные даже той предельно скудной обстановки, которая допускалась уставом ордена.

«Птички улетели, — подумал паж, — а хуже ли им от того, что они вырвались на свежий воздух из этих сырых, тесных клеток, пускай решают между собой моя почтенная родственница и госпожа аббатиса. Но полагаю, что жаворонок, оставленный ими здесь, куда охотнее пел бы на воле, под открытым небом».

Винтовая лестница, узкая и крутая, словно нарочно сделанная для напоминания монахиням об их долге — поститься и умерщвлять плоть, вела в нижнюю анфиладу комнат, занимавшую весь первый этаж здания. Эти помещения были еще более разрушены, чем те, которые Роланд только что покинул, ибо они приняли на себя первый натиск разъяренных врагов, пришедших громить монастырь: окна были высажены, двери сорваны с петель, и даже кое-где были разрушены стены между комнатами. Переходя из одного разоренного помещения в другое, он вдруг с удивлением услышал поблизости от себя коровье мычание. Эти звуки казались здесь настолько странными и неуместными, что Роланд Грейм вздрогнул, словно услыхал львиный рык, и схватился за кинжал; но в этот момент на пороге помещения, откуда эти звуки исходили, внезапно выросла стройная, красивая фигура Кэтрин Ситон.

— Бог тебе в помощь, доблестный воин! — сказала Кэтрин. — Со времен Гая Уорика не было никого достойнее тебя, чтобы сразиться в открытом бою с дойной коровой.

— С коровой? — воскликнул Роланд Грейм. — Честное слово, я было подумал, что сам дьявол зарычал тут у меня над ухом. Слыханное ли дело, чтобы коровник помещался прямо в монастыре?

— Здесь теперь место и коровам и телятам, — ответила Кэтрин, — потому что нет больше возможности держать их где-либо снаружи. Но я советую вам, дорогой сэр, вернуться туда, откуда вы явились,

— Вернусь, но не раньше чем увижу вашу подопечную, — возразил Роланд и решительно переступил порог, несмотря на полушутливые-полусерьезные возражения девушки.

Несчастная одинокая корова — теперь единственная строгая затворница монастыря — была помещена на жительство в обширную залу, которая некогда служила трапезной. Потолок здесь был украшен крестовыми сводами, а стены — нишами со м«:тУЯ Ч|Исвятых > теп ерь сброшенными со своих '¦ ти остатки архитектурных украшений странно контрастировали с грубо сколоченными яслями, возле которых была навалена куча корма для коровы.

— Честное слово, — сказал паж, — буренушка устроилась здесь удобнее всех, истинно по-барски.

— Вам бы не мешало остаться при ней, — ответила Кэтрин, — чтобы своими сыновними заботами постараться заменить ей наследника, которого она имела несчастье потерять.

— Я останусь хотя бы для того, чтобы помочь вам приготовить ей на ночь постель, прелестная Кэтрин, — сказал Роланд, хватаясь за вилы.

— Ни в коем случае, — возразила Кэтрин, — так как, во-первых, вы не имеете ни малейшего понятия о том, как нужно прислуживать ей по этой части, а во-вторых, из-за вас меня основательно распекут, чего мне и так-то предостаточно.

— Что? Распекут? — За то, что вы мне позволили помочь вам? — воскликнул паж. — И не кому иному, а именно мне, тому, кто отныне становится вашим союзником в каком-то таинственном и важном деле? Но это было бы совершенно неразумно! А теперь, раз уж пришлось к слову, скажите-ка мне, — если можете, конечно, — на какое такое необычайно отважное предприятие меня прочат?

— На то, чтобы разорять птичьи гнезда, я полагаю, — ответила Кэтрин, — принимая во внимание доблести воителя, избранного нашими руководительницами.