— Честное слово, — сказал юноша, — тот, кто добрался до соколиного гнезда на Гледскрейгской скале, сделал кое-что, чем не грешно и похвастаться, дорогая сестричка. Но все это теперь позади, и пропади они пропадом, все эти гнезда и соколята вместе с их пищей — мытой или непромытой: ведь как раз из-за кормежки этих проклятых птиц я и вынужден был отправиться в дальнюю дорогу. Не встреть я вас, милая сестричка, я бы стал кусать себе локти от досады на собственное безрассудство. Но так как мы с вами попутчики…
— Сотоварищи, а не попутчики, — возразила девушка, — ибо, да будет вам известно, мы, госпожа аббатиса и я, отправляемся завтра в путь раньше, чем вы с вашей уважаемой родственницей, и я терплю сейчас ваше общество отчасти потому, что может пройти немало времени, пока мы встретимся снова.
— Клянусь святым Андреем, этому не бывать, — ответил Роланд. — Или мы пойдем охотиться вдвоем, или же я не пойду на охоту вовсе.
— Подозреваю, что в этом вопросе, как и во всех других, нам придется поступать так, как нам прикажут, — закончила свою речь юная леди. — Но постойте, я слышу голос моей тетушки.
Действительно, в этот момент старая леди собственной персоной вошла в залу и бросила сердитый взгляд на племянницу; Роланда же вовремя осенила счастливая мысль затеять какую-то возню с веревкой, которая была на шее у коровы.
— Молодой человек, — сказала Кэтрин с серьезным видом, — помогает мне покрепче привязать корову к столбу, потому что прошлой ночью, когда она высунула голову в окно и замычала, она, по-моему, переполошила всю деревню; еретики заподозрят нас в колдовстве, если не дознаются причины этого явления, ну, а если дознаются, то мы лишимся коровы.
— Пусть тебя это больше не тревожит, — несколько иронически произнесла аббатиса. — Сейчас за ней придет человек, которому она продана.
— Значит, прощай, моя бедная подружка, — сказала Кэтрин, похлопывая корову по спине. — Желаю тебе попасть в хорошие руки, потому что за последнее время те часы, когда я ухаживала за тобой, были для меня самыми счастливыми, и как жаль, что я не рождена только для этого!
— Постыдись ты, грубое создание! — воскликнула аббатиса. — Разве достойны такие речи уст наследницы рода Ситонов или сестры из этого дома, идущей путем избранниц? И допустимо ли говорить
Кэтрин собиралась уже удалиться в молчании, бросив на Роланда Грейма полупечальный-полузадорный взгляд, как бы говоривший: «Видите, какие неприятности у меня из-за вашего несвоевременного визита»; но внезапно, изменив свое намерение, она подошла к пажу и, протянув ему руку, пожелала на прощанье всего хорошего. Рукопожатие состоялось. Прежде чем изумленная аббатиса смогла вмешаться, Кэтрин успела выговорить следующее:
— Простите меня, матушка, но ведь мы так давно не видели человеческого лица, которое смотрело бы на нас с добрым выражением. С тех пор как эти бесчинства обрушились на нашу мирную обитель, вокруг нас царят мрак и злоба. Я желаю этому юноше на прощанье всего доброго, потому что он пришел к нам с добром и потому что раздоры в стране так велики, что мы, возможно, никогда больше не встретимся в этом мире. Я понимаю лучше, чем он, что планы, которые вы торопитесь осуществить, слишком грандиозны, чтобы быть вам по силам, и что вы теперь толкаете камень, который, покатившись вниз, неминуемо раздавит вас. Прощай же, — добавила она, — мой товарищ по несчастью, как и я, обреченный на гибель!
Все это было произнесено с глубоким и серьезным чувством, совершенно несовместимым с обычной легкомысленной манерой Кэтрин, и ясно показывало, что под внешней беспечностью, происходящей от чрезвычайной молодости и полного отсутствия жизненного опыта, таилась способность к значительно более глубоким мыслям и переживаниям, нежели это обнаруживалось до сих пор в ее поведении.
После того как Кэтрин покинула залу, аббатиса с минуту молча стояла на месте. Задуманная было отповедь замерла у нее на устах; казалось, она была ошеломлена страстной, полной зловещих угроз речью, которую на прощанье произнесла ее племянница. В молчании она проследовала в комнату, где прежде помещались они обе и где сейчас было приготовлено то, что аббатисой обозначалось как легкая закуска, которая состояла из молока и ячменного хлеба. Мэгделин Грейм, приглашенная разделить эту скромную трапезу, вышла из соседней комнаты, но Кэтрин больше не появлялась. За едой, поглощенной в весьма рассеянном состоянии духа, говорили мало, и, когда встали из-за стола, Роланд Грейм был отослан в ближайшую келью, где ему для отдыха наскоро устроили некое подобие ложа.