Аббатиса

Мари готовится, находит еще трех девочек, тринадцатилетнюю дочь кузнеца, двенадцатилетнюю дочь сапожника и девятилетнюю, на удивление высокую и крепкую: она в одиночку может поднять бочонок пива. Мари едет забрать Вульфхильду, мать ее плачет при мысли о разлуке, но соглашается: жизнь в аббатстве действительно лучше, чем то, что она может дать дочери. Девочка дрожит на луке седла Мари – всю ночь, пока едут в аббатство, – но полна решимости и не плачет. Из кухни начинают пропадать яблочные пироги, собаке привязывают заднюю лапу к животу, она скулит, ковыляет на трех ногах, творятся прочие мелкие каверзы, наконец Мари сажает Вульфхильду к себе на колени и говорит: я знаю, это твои проделки, бес в тебя вселился, что ли, ты хочешь нам насолить?

Грустно, отвечает Вульфхильда, мне-то еды хватает, а моей семье нет. Девочка глядит на Мари не с раскаянием, но со злостью.

Мари обещает каждое Рождество отправлять семейству Вульфхильды окорок и большую бочку муки, а осенью – большую бочку яблок, годится?

Плечи девочки обмякают, она молча прижимается к груди Мари и наконец отвечает серьезно: годится. Покамест.

Мари строго говорит себе, что не должна любить Вульфхильду больше прочих, но всегда улыбается, когда видит девочку, ничего не может с собой поделать.

Время сжимается, потом бросается вперед. В обители тридцать три монахини и четыре облатки, по пятницам Мари велит подавать сардин и лосося, теперь они могут себе это позволить. Она улестила знать пожаловать монастырю прилегающие земли, Мари не отступала и даже туманно грозила, пока они не сдались и, подняв руки, не объявили себя поверженными.

Мари пишут, что Алиенора оставила мужа и живет на своей земле в Аквитании. По донесениям шпионов аббатисы, королева разжигает в сердцах своих детей недовольство английской короной. Дети ее своенравны, разъезжают по свету, заключают союзы, раздают обещания. Мари присылают песню – ее поют на улицах Лондона и Парижа: королеву уподобляют великой орлице, которая слишком рано выталкивает орлят из гнезда, они еще не умеют летать.

Абрикосовое дерево наконец приносит плоды, кухарка с ужасом наблюдает, как Мари срывает плод и поедает его сырым, а не запеченным в пирог. Нет-нет, приоресса, говорит она, мы не животные, и Мари вспоминает свою добрую храбрую лошадь, уже постаревшую: что за верное, терпеливое, кроткое, любящее создание; Мари наблюдает, как идиотка-кухарка лезет голой рукой в кастрюлю с кипящим пастернаком, отдергивает руку, недоуменно таращится на розовеющий ожог.

Не успевает девка завыть, как Мари подбегает к ней и сует ее руку в холодную воду; мы действительно не животные, думает Мари, но глупо было бы полагать, что мы лучше животных. Разумеется, животные ближе к Богу: потому-то животные и не испытывают потребность в Боге.

Просачиваются известия, что беглянку Алиенору похитили за бунт против Англии, сперва держали в шато Шинон, теперь переправили через Ла-Манш и перевозят из замка в замок, из дома в дом в этой волглой дождливой стране, которую королева всей душой ненавидит.

Поначалу в сердце Мари вспыхивает радость: из них двоих теперь свободна она, хозяйка земель, управляет имениями и служанками. В клетке теперь Алиенора.

Но мгновение улетучивается, и Мари понимает: удержать Алиенору невозможно, наверняка они поймали только призрак Алиеноры, а не ее саму. Мари вспоминает трагедию Еврипида[16]: якобы настоящей Елены Троянской не было в осажденном городе, ее заменил эфирный двойник, сотворенный богиней, а настоящая Елена жила в Египте, средь солнца и цветов, вдали от кровопролития и зловония смерти.

Мари пишет королеве, но ответа не получает: письма ее не поспевают за Алиенорой, по прихоти похитителей ее перевозят с места на место. Наконец приходит известие: королева в шато в тридцати лье к северу от аббатства, и Мари находит себе неотложное дело в тамошних землях обители. Она везет дары, чтобы утешить Алиенору: благоуханные травы, последний отрез монастырского шелка, мыло, вино, изящный молитвенник, умещающийся в ладони, его не испортило даже то, что прародителей Гита нарисовала синими, а змия красным. Мари представляет, как будет обращаться с королевой – исключительно ласково, дабы показать, что сама-то свободна. Мари пустит в ход лучшие манеры, чтобы продемонстрировать, что она так и не простила королеву, отвергшую ее лэ – то есть, конечно, самую ее душу.

Мари приникает к рожку на передней луке седла – она делает так порой, когда ездит по имениям обители, – отдается аллюру, и чуть погодя в ней что-то взрывается, она судорожно вздыхает.

Это всегда ее успокаивает.

В замок Мари прибывает с колотящимся сердцем, точно она пятнадцатилетняя девчонка, а не женщина тридцати двух лет, что едет вперед с видом уверенным и надменным, и встречают ее в замешательстве: видите ли, уважаемая приоресса, незадолго до вашего приезда королеву спешно увезли из замка и не сказали куда.

В обитель Мари возвращается опечаленная, сокрушенная.