Аббатиса

Тяну на счет три, предупреждает лекарка, Мари собирается с духом, зажмуривается, раз, говорит Нест, на счет два Мари чувствует острую боль, приоткрывает глаз и видит в руках у Нест нитку с окровавленным черно-белым зубом.

Я полагала, ложь – грех, а не добродетель, говорит Мари.

Я искренне верю, отвечает лекарка, что не причинять лишнюю боль ближнему – добродетель куда большая. Она бережно заключает лицо Мари в свои ладони и снова заглядывает ей в рот. Нест указывает на кувшин: Мари следует трижды ополоснуть рот спиртовым раствором буквицы, чтобы вымыть всю кровь, и сплюнуть в таз. Потом Нест берет кисть, намазывает больную десну медом и оставляет Мари сидеть с раскрытым ртом, пока мед не подсохнет.

Нест в третий раз заглядывает в рот Мари, и та обхватывает губами ее пальцы. Мед, земля, лекарственные травы. Мари целует Нест в нежную кожу между бровей. Нест не отстраняется от нее. Мари берет голову лекарки в свои руки. Нест, зардевшись, целует Мари в губы. Встает, закрывает дверь, возвращается к Мари в полумраке – уже простоволосая, без чепца и покрова. Нест берет руку Мари, прижимает к своей остриженной голове, проворными пальцами снимает головной убор с приорессы. Нест поднимает Мари со стула, развязывает ее пояс, снимает с нее скапулярий, укладывает ее на кровать. Руки лекарки поднимают подол ее сорочки, Мари вздрагивает, когда к исподу ее бедра прикасается нежная кожа, и, почувствовав дыхание Нест, понимает, что это не рука, а куда более мягкая щека. Ресницы лекарки щекочут кожу. По телу Мари пробегает дрожь. И вот уже там и губы, и пальцы Нест, Мари повергает в речную стремнину, ее охватывает облегчение, ее крутит водоворот, увлекает под воду. А вынырнув на поверхность, она содрогается всем телом, прижимает ладони к глазам. В темноте летят искры.

Мари позволяет лекарке одеть ее. Нест отводит руки Мари от лица и произносит строго: нет-нет, приоресса, в телесном облегчении нет стыда, это высвобождение гуморов, сродни кровопусканию, это совершенно естественно и не имеет отношения к соитию. Мари встретится с Богом девственницей. Просто некоторым монахиням подобное высвобождение гуморов требуется чаще прочих. Одним раз в два дня, другим раз в год. Нест давно заметила, что Мари, вероятно, из тех, кому надо довольно часто. Порой у приорессы такой дикий взгляд. Как только почувствуете потребность, приходите ко мне в лазарет, заключает лекарка.

Мари немеет от благодарности. Если это лечение, значит, и не грешно. Со времен Цецилии Мари чувствовала грязь в душе. Нест сегодня омыла ее от этой грязи.

Потом Мари вспоминает, где находится, и произносит печально: увы, монахиням запрещено заводить особые отношения. Это против Устава.

Нест отвечает, глотая улыбку, что, как она уже говорила, есть и другие, кто приходит к ней за облегчением гуморов. Это лечение не настолько особое, как полагает Мари: по сути, это обычное дело.

Мари смеется, узнав, что она не одна такая. И выходит на дневной свет, щупая языком саднящую свежую дырку во рту.

Она видит то, чего не заметила, направляясь к лекарке: как солнце бурлит в мельтешащих от ветра ветках, как меж цветов порхает на невидимых крыльях пичужка, видит загрубевшую, как ореховая скорлупа, кожу на лицах старух, глаза их закрыты, подбородки вздернуты к небу. Доброта Нест к бренной плоти произвела перемену в душе Мари. Ничто теперь не представляется ей бесспорным и ясным, не делится на противоположности. Добро и зло существуют бок о бок, как тьма и свет. И противоречия могут однажды оказаться истиной. В основе жизни – огромный трепещущий ужас. В ее глубине – сокровенный восторг.

Мари тридцать восемь.

Вилланки чинят беспокойства, с пришествием лета у трех незамужних женщин круглится живот, точно плод шиповника. Правда, они не монахини, не давали обет целомудрия, но Мари стыдится, что не уследила за телами, вверенными ее попечению, что подумают люди о монастыре, если узнают о произошедшем. Громкий скандал. Мари лишат должности приорессы. Слава богу, она лестью выдрессировала вышестоящих, они привыкли полагаться на ее опыт и больше не наезжают в обитель с проверками. Мари говорит с Годой, та на примере животных объясняет приорессе тонкости размножения: в какой именно момент дети становятся взрослыми. Наконец Мари велит всей общине – пятьдесят с лишним монахинь, больше восьмидесяти прочих насельниц – собраться в саду.

Настал час испытаний, произносит Мари самым громким, самым грудным голосом. Отныне на земли аббатства, окруженные близлежащим лесом, допускаются только женщины. Все остальные должны уйти.

Слуги мужского пола уйдут, в обители останутся только служанки, поясняет Мари.

Нищим обоих полов будут подавать милостыню не здесь, а в специальном помещении, которое Мари устроит в городе.

Все посетители будут останавливаться на постоялом дворе рядом с этим помещением.