Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

XV. Каждое из этих изданий апеллирует к своему, весьма узкому и избранному кругу лиц, и бывает любопытно проследить, как встречающиеся в любом из номеров полдюжины модных имен пользуются невиданным успехом в одном ограниченном кругу людей, оставаясь совершенно неизвестными за его пределами. Говорят, что слава напоминает круги на воде, которые, расходясь и увеличиваясь в диаметре, становятся раз от разу все менее и менее заметными; что же касается славы жалких кумиров маленьких литературных группировок, то ее можно сравнить с одновременным попаданием в воду одинаковых камешков, каждый из которых образует серию собственных крошечных кругов, накладывающихся на круги своих собратьев; бывает, правда, что в эту тихую заводь мимолетных любимцев моды Скотт или Байрон запускают огромный булыжник, который своим тяжким всплеском поглощает все круги разом, — но вот водоворот стихает, вновь намечаются расходящиеся круги, и камешки радостно танцуют, покачиваясь на ряби своей самозваной славы.

XVI. Каждое из таких мелких дарований располагает собственным узким кругом приверженцев, которые, читая лишь то, что выражает взгляды их партии или группировки, впериваются в эти интеллектуальные телескопы, полагая, что им открывается вид на всю эпоху, между тем как в поле их зрения оказывается лишь мельчайшая ее часть. В подобном положении оказываются разобщенные читатели отдельных журналов; жители больших городов, завсегдатаи читален, которые поглощают их en masse[594] <...>.

XVII. В такого рода изданиях взаимная лесть, которая выражается в сочетаниях типа «Весьма эрудированные корреспонденты», с одной стороны, и «неоценимый альманах» — с другой, возводит принцип «рука руку моет» до невиданных масштабов.

XVIII. В критических статьях ходячие выражения употребляются постоянно, причем многие принимают их за проявление высшего ума, — так все, что неясно, принято именовать «невразумительным», особенно когда речь идет о глубоком смысле, в который критик не желает вдаваться. Критик обязан проникнуть в смысл изучаемого произведения, а не винить автора за собственную глупость («Эдинбургское обозрение» о «Прогулке» и «Кристабели»)[595]. Нетрудно себе представить, как тяжело пришлось бы Пиндару с этими господами, — впрочем, мы и сами были свидетелями того памятного примера, когда он предстал инкогнито перед достославным мэтром древнегреческой критики.

XIX. Нечто подобное произошло в статье, посвященной «Принципам вкуса» Найта — одного из самых замечательных произведений философской критики, когда-либо написанных. Один из лучших метафизических и один из лучших этических трактатов, созданных на английском языке, появились одновременно. То время, казалось, предвещало возрождение философии, однако с тех пор наука эта впала в еще более глубокий сон, чем прежде, да и классическую литературу, очевидно, поджидает та же участь. Еще совсем недавно редко какие именитые журналы не помещали в каждом номере обязательной классической или философской статьи, — теперь же, в современных изданиях, мы не встречаем ни того, ни другого, как если бы их и вовсе никогда не бывало.

XX. Сэр Уильям Драммонд[596] сожалеет, что в университетах пренебрегают философией, объясняя это исключительным вниманием к классической литературе. Если бы так! Философия находится в загоне из-за страха перед самой собой, а не из-за любви к классике. Исходя из целей общественного образования, в последней можно было бы отыскать довольно философии, если бы ее последовательно не вытравливали искусные алхимики от науки, которые отделяют мысль от грамматики, вкус от просодии, философию от филологии, в результате чего восприятие красоты подменяется скукой и отвращением. Классическая литература, силы которой таким образом оказались подорванными, более не в состоянии потрясать основы почтенного шаманства и убеленного сединами мошенничества и используется теперь исключительно как средство для достижения церковного сана...

Чтоб в жизни светской преуспеть,
Латынью незачем владеть.