Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

XXVII. Во вкусе сегодняшнего дня не изыскания, но описательность; не этика, но нравы; не умозаключения, но факты. Если философия и не умерла, то в стране Бэкона и Локка она, по меньшей мере, спит. Цитадели знания (как по сей день принято называть университеты, согласно пословице «золото и в грязи блестит») вооружены против нее cap-a-pie[601]. Повысив голос и не получив ни от кого ответа, метафизик закрывает Платона и берется за поэму.

XXVIII. Статья критиков из «Эдинбургского обозрения» о «Кристабели» мистера Колриджа являет собой типичнейший образец современной критики; в ней ощущается прежде всего глубочайшее презрение к читателю, — только абсолютной уверенностью в полной зависимости общественного вкуса от прихотей критики можно объяснить столь несообразную смесь невежества, глупости и мошенничества. Мошенничество — серьезное обвинение, однако именно оно является худшей и вместе с тем наиболее отличительной чертой современной критики; что же до невежества и глупости, то эти качества отнюдь не преступны, более того, они, может быть, необходимы в критических изданиях, для которых истинный ум и образованность были бы непомерной ношей. Однако ни невежеством, ни глупостью, ничем, кроме самого бессовестного мошенничества, нельзя объяснить появление нижеследующего отрывка. Crimine ab uno disce omnes[602].

«Несколько слов о размере «Кристабели»»[603] <...>. Колридж утверждает, что, хотя его читателю может показаться, будто размер его поэмы свободный, так как наряду с четырехсложными встречаются и двенадцатисложные строки, на самом деле размер поэмы отнюдь не свободный — «он основывается на новом принципе — подсчете не всех, а только ударных слогов». Не говоря уже о той поразительной самоуверенности, с какой автор хладнокровно сообщает ценителям английской поэзии, чей слух настроен на ритмы Спенсера, Мильтона, Драйдена и Попа, что его размер основан на «новом принципе»[604], мы должны со всей категоричностью опровергнуть истинность его заявления; более того, мы убеждены, что его поэзия вообще лишена каких бы то ни было принципов. Приведем лишь несколько примеров, которые живо продемонстрируют читателю все ничтожество поэтического фатовства и увертливости. Пусть наш «страстный, необыкновенно оригинальный и замечательный поэт сам объяснит нам, как согласуются между собой нижеследующие строки — числом ударных слогов или же размером <...>».

Итак, мистер Колридж, кажется, вполне недвусмысленно говорит: хотя количество слогов может варьироваться от семи до двенадцати, количество ритмических ударных слогов будет всегда одним и тем же — числом четыре. Обладай рецензент самым заурядным чистосердечием, которое свойственно даже низшим представителям рода человеческого (за исключением рецензентов), он бы для начала правильно процитировал утверждение мистера Колриджа, а потом уже оспаривал его, если бы счел ошибочным. Мистер Колридж утверждает, что строки с любым числом слогов от семи до двенадцати содержат каждая по четыре ритмических ударения, что и есть чистая правда. Что же предпринимает рецензент, дабы опровергнуть это утверждение? Сначала он самовольно опускает оговорку поэта и вынуждает его, таким образом, говорить то, чего он никогда не говорил, — будто во всех его строках содержится одинаковое количество ритмических ударений; будто он сводит воедино строки с четырьмя и четырнадцатью слогами. Но, может, это всего лишь случайное упущение? Случайно ли критик приводит лишь половину того высказывания, которое целиком невозможно оспорить, и опровергает половину так, как если бы она была целым? Способен ли на такое человек, если только он не стремится к самому наглому и злостному искажению? Посмел бы кто-нибудь пойти на подобный подлог, если бы отдавал себе отчет, что положение критика обязывает его не потворствовать зависти и злобе, а угождать свободомыслию и вкусу.

XXIX. В нашей стране обозрения выходят уже семьдесят лет, восемьсот сорок месяцев, и даже если считать, что каждый месяц в среднем выходит четыре номера, то получится, что за это время увидело свет три тысячи триста шестьдесят номеров; три тысячи триста шестьдесят номеров, двести тысяч страниц одной только критики, каждая страница которой существует и поныне, — какая сокровищница информации! Какой богатый репертуар блестящих шуток, которые обрушиваются на несчастного автора и его произведения, если они не пользуются благосклонностью! Так может показаться на первый взгляд. Однако если присмотреться повнимательней, то этих блестящих шуток насчитывается немногим больше полудюжины, да и те — старые в основе своей — повторяются из номера в номер со дня выхода в свет первого критического обозрения и вплоть до самых последних периодических изданий, неизменно придерживаясь одного и того же, как сказала бы мисс Эджуорт[605], юмористического хода. Шутки эти были в свое время позаимствованы у Попа, которому они в свою очередь достались от кого-то еще. Они обладают вечным лоском, подобно трем кафтанам из «Сказки бочки»[606].