Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Ни о каком охлаждении, тем более разрыве не могло быть и речи до тех пор, пока, вскоре после заключения повторного брака, Шелли не познакомился с той, которая впоследствии стала его второй женой.

Расстались они вовсе не по обоюдному согласию. Едва ли Шелли мог представить дело подобным образом. Мне, во всяком случае, он ничего такого не говорил. Что же касается самой Харриет, то ее рассказ обо всем случившемся решительно противоречил такому предположению.

После первой же встречи с Мэри Уолстонкрафт Годвин Шелли вполне мог бы сказать: «Ut vidi! Ut peril!»[863] Ни в одной книге, будь то роман или историческое исследование, мне ни разу не доводилось встречать более внезапной, бурной, неукротимой страсти, чем та, которой был охвачен Шелли, когда я, по его просьбе, приехал к нему в Лондон. По тому, как он выглядел, как говорил и держался, создавалось впечатление, что он разрывается между былыми чувствами к Харриет, с которой он тогда еще не порвал, и охватившей его теперь страстью к Мэри; казалось, его рассудок уподобляется «маленькому государству, где вспыхнуло междоусобье»[864]. Глаза его были воспалены, волосы и одежда в беспорядке. Он схватил со стола склянку с морфием и воскликнул: «Теперь я с этим не расстаюсь»[865]. И добавил: «Я все время повторяю про себя строки Софокла, которые вы так любите цитировать:

Не родиться совсем — удел
лучший. Если ж родился ты,
В край, откуда явился, вновь
возвратиться скорее[866]

[867]

Немного успокоившись, он сказал:

— Всякий, кто меня знает, должен понимать, что моей подругой жизни может стать только та, которая чувствует поэзию и разбирается в философии. Харриет — благородное существо, однако ни того, ни другого ей не дано.

— Но мне всегда казалось, что вы очень привязаны к Харриет, — возразил я.

— Если бы вы знали, как я ненавижу ее сестру, — сказал он, оставив без внимания мои слова.

«Благородным существом» он называл свою первую жену и в разговоре с другим другом, который еще жив, давая тем самым понять, что Харриет из благородства смирится с тем, что его сердце навсегда отдано другой. Она, однако, не смирилась, и он разрубил гордиев узел, покинув Англию вместе с мисс Годвин 28 июля 1814 года.

Вскоре после этого я получил письмо от Харриет, которая хотела меня видеть. Она жила в доме своего отца на Чэпел-стрит, Гровнор-сквер. Там-то она и сообщила мне обо всем, что случилось. Ее история, как уже говорилось, решительно противоречила предположению о том, что разрыв между нею и Шелли произошел по обоюдному согласию.

Тогда же она описала мне — отнюдь не в самых лестных выражениях — внешность новой возлюбленной Шелли, которую я еще ни разу не видел.

— Что же в таком случае он нашел в ней? — спросил я ее.

— Ровным счетом ничего, — ответила она, — если не считать того, что ее зовут Мэри, и не просто Мэри, а Мэри Уолстонкрафт.

На самом же деле Мэри Годвин была чрезвычайно хороша собой и умна. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что Харриет не смогла оценить ее по достоинству.

Память о Харриет обязывает меня со всей определенностью заявить, что она была любящей и верной супругой и что поведение ее было совершенно безупречным и достойным всяческого уважения.

Мистер Хогг пишет: «Шелли говорил мне, что его друг Роберт Саути как-то сказал ему: «Мужчина должен уметь ужиться с любой женщиной. Я ведь не расстаюсь со своей женой. По-моему, в конечном счете семейная жизнь у всех одинакова. Выбор женщин невелик, да и разницы между ними, признаться, тоже нет никакой»» (Хогг, т. I, с. 423). «Любая женщина», полагаю, сказано было не случайно. Тем не менее менять жен, которых каждый из них выбрал, Саути со своей стороны считал вовсе не обязательным.

Мне Шелли тоже рассказывал об этом разговоре с Саути. Состоялся он осенью 1814 года после его возвращения из первой поездки по Швейцарии. Разговор происходил, насколько я помню, в кабинете у Саути, где висел портрет Мэри Уолстонкрафт[868]. Не могу сказать, был ли сам Саути влюблен в эту женщину, однако то, что он ей искренне восхищался, видно хотя бы из «Послания к Амосу Коттлю»[869], которым открывается «Исландская поэзия» (1797) последнего; после описания норвежского пейзажа Саути пишет:

Подобные картины как живые встают передо мной.
Когда я вспоминаю строки барда,
Воспевшего изгнанника из Ардебейла[870]

.Запечатлела их и та, которой равных не было средь женщин.
При мысли, что сей светлый ум
До времени угас в могиле,
Душат слезы...[871]

Из пояснения к тексту следует, что Саути имеет в виду Мэри Уолстонкрафт и намекает на ее «Письма из Норвегии»[872].