Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

В показаниях, дававшихся во второй раз. 13 января 1817 года, мисс Вестбрук подробно изложила обстоятельства супружеской жизни Шелли, сообщив, что итогом ее было появление на свет двух детей, что после рождения первого ребенка — Элизы Ианты, когда сестра была беременна вторым — Чарльзом Биши, Шелли оставил свою жену и сожительствовал с Мэри Годвин, из-за чего Харриет с первым ребенком вернулась в отцовский дом, где и родился второй ребенок; что дети всегда были на содержании у отца Харриет и что сама Харриет находилась на его попечении вплоть до своей кончины, последовавшей в декабре 1816 года. Совершенно очевидно, что мисс Вестбрук не могла бы сделать подобное заявление, если бы ее слова не подтверждались письмами, о которых говорилось выше; иными словами, если бы из писем не следовало, что разрыв произошел, во-первых, не по обоюдному согласию и, во-вторых, не до, а после знакомства с Мэри Годвин. Далее в своих показаниях мисс Вестбрук говорит о том, каким образом мистер Вестбрук позаботился о будущем детей Харриет.

На долю Харриет выпало немало страданий, а потому она заслужила, чтобы к памяти ее относились уважительно. Я всегда говорил всем, кого это касается, что сделаю все от себя зависящее, чтобы защитить ее честь от кривотолков. Шелли в такого рода оправданиях не нуждается. Не лучше ли, как я уже говорил[917], довольствоваться объяснениями, которые он сам дал по этому поводу.

В октябрьском номере «Ежеквартального обозрения» за 1861 год опубликована статья о жизни и личности Шелли, которая написана искренне и непредвзято, с явным стремлением взвесить факты и установить истину. В этой статье есть два отрывка, о которых я хотел бы высказать свои соображения, основываясь лишь на фактах.

«Хотя галлюцинации Шелли ни в коей мере не являются свидетельством его умопомешательства, со здравым рассудком они также никак не совместимы. Его видения были следствием чрезмерной чувствительности, которая при малейшем нервном перенапряжении могла напрочь заглушить голос разума. Говорят, смерть жены настолько потрясла его, что какое-то время он был просто невменяем. Леди Шелли ничего не пишет об этом, равно как и другие, наиболее авторитетные биографы поэта. Однако это еще ничего не значит» (с. 323).

В действительности все обстояло иначе. В то время Шелли приобрел дом в Марло, где тогда жил и я. Пока дом приводился в порядок, поэт жил в Бате, а я, по его просьбе, присматривал за тем, как подвигается работа в доме и в парке. Не проходило дня, чтобы я не получал письма от него или от Мэри. Шелли первым известил меня о смерти Харриет и спрашивал, не кажется ли мне, что ему следовало бы, как того требуют приличия, отложить женитьбу на некоторое время. На это я отвечал, что? по моему мнению, раз уж они живут вместе, то чем скорее их связь будет узаконена, тем лучше. Он последовал моему совету, вскоре после свадьбы приехал ко мне в Марло и мы вместе отправились посмотреть, как обстоят дела в доме и в саду. В парке произошла забавная сценка, которая мне хорошо запомнилась. Раньше на лужайке рос чудесный раскидистый остролист, от которого оставался теперь всего один ствол, так как садовник продал ветки на рождественские украшения. Увидев голое дерево, Шелли спросил садовника, зачем он погубил такой прекрасный остролист. Садовник ответил, что, на его взгляд, дерево от этого только выиграло. «Надо же быть таким глупцом!» — возмутился Шелли. Теребя пальцами швы на брюках, провинившийся покорно выслушивал громогласные обвинения своего хозяина, который не замедлил его уволить, наняв более подходящего садовника и несколько помощников, чтобы посадить побольше кустарника. Шелли пробыл у меня несколько дней. Я никогда не видел его более спокойным и уравновешенным. За это время, если не считать истории с остролистом, он ни разу не вышел из себя. В Марло переживания поэта, связанные со смертью Харриет, были еще не так заметны, по-настоящему он ощутил всю тяжесть потери гораздо позже.

««Восстание Ислама» нельзя рассматривать только как произведение искусства. Вначале поэма увидела свет под названием «Лаон и Цитна», но «Лаон и Цитна» по мысли была гораздо откровеннее «Восстания Ислама»; поэму почти сразу же изъяли из продажи, после чего она появилась уже в измененном виде под своим теперешним названием. Есть в этом что-то недостойное имени Шелли. С одной стороны, из соображений обычного благоразумия и страха перед общественным негодованием Шелли не должен был бы замалчивать идеи, проповедовать которые он считал своим долгом перед человечеством. Впрочем, все, кто близко знал Шелли, никогда бы не стали приписывать ему такие мотивы. С другой стороны, если бы он из добрых побуждений не стал публиковать сочинение, заведомо оскорбительное для чувств большинства своих соотечественников, то и второй вариант поэмы надо было бы запретить, как и первый» (с. 314-315).