Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Его преподобие всегда выпивал на ночь стаканчик коньяка с водой, летом с содовой, зимой — с горячей. Выпив его, он ушел в отведенную ему спальню и заснул крепким сном. Снились ему Электра и Навзикая, весталки, плеяды и святая Катарина, и когда он проснулся, в ушах его еще звенели слова гимна, услышанного накануне вечером:

Dei virgo Catharina,
Lege constans in divina,
Coeli gemma preciosa,
Margarita fulgida,
Sponsa Christi gloriosa,
Paradisi viola![231]

ГЛАВА VI ПРОСТОЕ СЕРДЦЕ, ПРОНЗЕННОЕ СТРЕЛОЙ

В отчаянье у чистого ручья

Пастух покинутый лежал[232].

Наутро, приятно откушав, его преподобие пустился в обратный путь. Юный друг его провожал и отпустил, лишь добившись от него обещания быть снова и с визитом более длительным.

Как всегда, отец Опимиан по дороге рассуждал сам с собою. «Непорочность сих дев не подлежит сомненью. Молодой человек обладает всеми качествами, каких только могли бы пожелать лучшие друзья мисс Грилл в ее будущем супруге. Она тоже во всех отношениях ему подходит. Но семь этих дам вклиниваются тут, подобно семи мечам Аякса. Они весьма привлекательны.

...Facies non omnibus una,
Nec diversa tamen: qualem decet esse sororum[233]

[234].

Будь у меня такая жизнь, я ни за что не захотел бы ее менять. Какая оригинальность в наши дни однообразия и скуки. Какое благородство в наши дни недолжного обращения со слугами. Какая слаженность в ведении хозяйства. Какая прелесть лиц и уборов. Какая приятность манер и повадок. Какая искусность в музыке. Словно зачарованный замок! Мистер Грилл, столь охотно толкующий о Цирцее, почувствовал бы себя тут как дома; он бы легко вообразил, будто ему прислуживают ее служанки, дочери потоков и рощ. Мисс Грилл легко могла бы вообразить, будто попала в обиталище тезки своей Морганы. Боюсь только, она повела бы себя так, как повел себя с Морганой Роланд, разбив талисман и рассеяв чары. А ведь жаль. И жаль будет, однако, если эти двое вообще не познакомятся. Но отчего мне хлопотать о сватовстве? Всегда это неблагодарная забота. Если все кончится хорошо, твою добрую услугу забудут. Если плохо — обе стороны тебе не простят».

Мысли его преподобия прервали чьи-то сетования, делавшиеся все громче, по мере того как он продолжал путь. Он дошел до места, откуда неслись звуки, и не без труда обнаружил скорбящего сельского жителя, укрытого густыми папоротниками, выше его роста, если б он поднялся на ноги; и если бы, катаясь по земле в припадке отчаяния, он их не примял, он так и оставался бы невидим, припав к ручью на опушке леса. Слезы на глазах и бедственные выкрики странно не вязались с круглым розовым лицом, казалось, надежно подкрепленным элем и мясом для борьбы с любыми бороздами горя; но от любви не защитят даже такие надежные средства, как мясо и эль. Стрелы амура пробили оборону, и поверженный олень, тоскуя, поник у потока.

Его преподобие, приблизясь, ласково спросил:

— Что с вами приключилось?

Ответом ему был только новый взрыв отчаяния; бедняга отвергал все попытки участия.

— Вы мне ничем не поможете.

— Как знать, — возразил отец Опимиан. — Покуда не расскажешь о своей беде, никогда не знаешь, можно ли ей помочь.

Сначала его преподобие не добился ничего, кроме повторения фразы «Вы мне ничем не поможете». Но его доброта наконец одержала верх над недоверием несчастного, и, сам не свой от горя, давясь слезами, тот воскликнул:

— Она за меня не хочет!

— Кто именно? — осведомился его преподобие.

— Ну ладно, — отвечал скорбящий, — рассказывать, так уж все. Это леди из замка.

— Леди? — спросил отец Опимиан.

— Они-то себя служанками называют, — отвечал тот, — да только они самые настоящие леди, и уж как нос задирают, раз одна мне отказала: «Отец у меня богатый, у него самая лучшая ферма во всей округе, и своя, собственная. И вдвоем мы с ним, он да я». А моя жена хозяйство бы вела, а по вечерам бы играла и пела — ох, она ведь все умеет! — и читать, и писать, и счета вести, петь, играть — сам слыхал! — и сливовый пудинг печь — сам видел! — и зажили бы мы уютно, как три сверчка на печи, а к концу года, глядишь, — и все четыре! А вот не хочет же!

— Вы ее спрашивали? — спросил его преподобие.

— Откровенно спросил, — отвечал тот. — А она сперва чуть не рассмеялась. Только она не рассмеялась. Поглядела серьезно и говорит: «Простите меня». Говорит, я вижу, вы не шутите. Мол, я хороший сын и достоин хорошей жены. Только, мол, не может она. Мисс, я ей говорю, видно, вам кто другой нравится? Нет, говорит, никто.

— Это утешительно, — сказал отец Опимиан.

— Чего же утешительно-то? — отвечал несчастный. — Меня-то она не хочет!

— Она еще передумает, — сказал отец Опимиан, — если сердце ее свободно. К тому же она ведь сказала, что не может.

— Не может, — отвечал несчастный, — это и значит — не хочет. Только что вежливо.