Аберистуит, любовь моя

На обратном пути – осторожно, ибо весь свет уже покинул мир и тропинки в дюнах перестали существовать – мы увидели, что на горизонте загорелся костер: где-то в стороне Тре'ттола. В темноте летней ночи было что-то пугающе первобытное, что-то языческое. Мы долго всматривались в нее, наше созерцание прервало кошачье мяуканье, и резкий запах паленой шерсти прянул нам в ноздри. У наших ног стоял Джулиан – с чудовищно обожженным ухом. Весь рассказ уместился в этом резком запахе паленой кошки, и мы все поняли мгновенно. Мы пустились бегом через холмы к домику мамаши Эванс, – через трейлерный парк, через дорогу и по болоту к железнодорожной линии. Я знал, что меня там ждет. Миссис Ллантрисант опять меня перехитрила. Когда мы прибежали, вся округа полыхала знакомыми голубыми огнями. Пожарная команда поливала дом из шлангов, а какие-то дамы из Сент-Джонсской бригады «скорой помощи» утешали мамашу Эванс, которая сидела, сгорбившись под накинутым одеялом, и пила чай. В нескольких ярдах от нее высилась уродливая груда пожарища. А за нею, теснимая полицией, злобно роптала ватага угрюмых жителей деревни – они-то, несомненно, и запалили пожар. Я не знал, что им наговорила миссис Ллантрисант, – для агента с ее опытом то были семечки. Овцы не ягнятся, коровы не телятся, или молоко ни с того ни с сего скисает; любая из мириад жизненных неурядиц могла быть приписана колдовству и использована против мамаши Эванс. Пожар-то потушили, но дом, который якобы загорелся от случайной искры, было уже не спасти. Пока я оглядывал место происшествия, мамаша Эванс посмотрела на меня – слезы еще блестели у нее на щеках – и безмолвно попросила прощения. Я махнул рукой; просить прощения следовало мне; это я навлек беду. Ко мне подошли несколько человек и наставили на меня стволы ружей; я поднял руки. Из-за дома показалась фигура – дама, которая прежде выглядела скрюченной, сгорбленной старой девой, но теперь держалась прямо как штык и олицетворяла властность и целеустремленость. То была миссис Ллантрисант – ее триумф портило только обширное черное зияние в переднем челюстном протезе, от чего она стала похожа на мультяшного пирата. Кот Джулиан понесся к ней. Волна отчаяния и ярости охватила меня, когда она вынула из своей хозяйственной сумки большой балык и вручила коту.

– Проклятый Иуда! – закричал я и кинулся вперед, нацеливаясь бешено врезать ботинком по кружку Джулиановой задницы.

Кот вякнул и отпрыгнул с дороги как раз в тот момент, когда ружейный приклад вломился в мой череп. Я слегка дернулся и упал. Теряя сознание, я увидел Ирода Дженкинса и горизонтальную трещину у него на лице, которую называли улыбкой.

Глава 22

Я открыл глаза в темной комнате, лежа щекой на холодном, шершавом бетоне пола. На стене висели три полоски света из зарешеченного окна, а моя голова и ребра воспаленно пульсировали. Я снова потерял сознание. Когда я очнулся, тень от прутьев решетки стала прозрачнее: помещение наполнили первые бледные проблески рассвета. Кое-как я встал на ноги, жмурясь от резкой боли в ребрах, и проковылял к окну. Вид открывался со склона Пен-Динаса, выходящего на Гавань со стороны вокзала. Это была тюрьма Блайнплуйв. Я ощупал пальцами ребра – похоже, не сломаны, но отпинал меня кто-то как следует. Со своего наблюдательного пункта я оглядел площадь Победы между вокзалом и Музеем, и понял, что так расстроило Амбу. Бомбардировщик «ланкастер» исчез. Наконец-то – когда уже было поздно что-либо предпринимать – все стало на свои места. Вот она – та драматическая перемена курса в исследованиях Мозгли, с которой все началось. Это могло означать только одно. Нас с самого начала озадачило, как же они собираются вывести Ковчег к морю. И Амба додумалась. Это море они собирались вывести к Ковчегу. Как-никак, всем известно: для того, чтобы Ковчег поплыл, нужен потоп. И Мозгли с его самомнением Прометея собирался его обеспечить. Он хотел вновь собрать экипаж старого бомбардировщика, тех, кто бомбил Рио-Кайриог, и взорвать плотину у Нант-и-Моха.