Аборигены, кенгуру и лайнеры

Этим я вовсе не хочу сказать, что аборигены не ценили моей помощи. Они выражали свою благодарность по-другому, прежде всего своей готовностью показывать мне священные вещи и исполнять ритуальные обряды, которые наверняка никогда бы не показали туристам или Артуру Лидлу.

Артур Лидл рассказывал мне, что такое отношение аборигенов к белым в вопросе о деньгах сложилось лишь в последние четыре-пять лет. Когда в 1956–1957 годах через Ангас-Даунс впервые поехало довольно много туристов, аборигены были готовы обмениваться с ними. Бумеранг, на изготовление которого у аборигена ушли часы, менялся на апельсин или пригоршню сластей. Но в 1957 году, после того как миссионер из Арейонги начал ежемесячно приезжать в Ангас-Даунс со своей передвижной лавкой и у туземцев появилась возможность использовать деньги, они стали требовать их от туристов за продаваемые товары. В 1960 году Артур Лидл завел свою лавку на ферме, и миссионер прикрыл торговлю.

В 1962 году аборигены еще испытывали затруднения при счете. Это, по-видимому, противоречит их страстному увлечению карточной игрой, при которой они употребляют английские названия чисел, что по меньшей мере предполагает способность действовать с простыми числами. Не совсем ясным было для них и соотношение между собой различных серебряных монет, и не раз приходил ко мне какой-нибудь абориген и просил посчитать его деньги.

Характерным для аборигенов Ангас-Даунса была их абсолютная честность в том, что касается денег и прочего имущества белых людей. В усадьбе и на кухне шале лежали в беспорядке деньги, но никогда ничего не пропадало. И хотя дверь на кухню шале по вечерам запиралась, ключ оставался в двери. Запирали не от аборигенов, а от лагерных собак. Какому-нибудь туземцу ничего бы не стоило войти в дом, забрать там не только деньги, но и продукты — муку, чай и сахар — или полакомиться так высоко ценимыми ими фруктовыми консервами. Однако ничего подобного никогда не случалось. Также и дверь лавки, хотя теоретически считалась запертой, чаще всего оставалась открытой.

Мой сарай был без замка. Дверь, правда, можно было закрыть, но сильный порыв ветра распахивал ее. Если аборигены, купив что-нибудь в лавке, не хотели сразу же возвращаться в лагерь, они оставляли муку или сахар в моем сарае. В таком случае я закрывал дверь, чтобы туда не пробралась собака. Каждый мог туда войти и взять что угодно, в том числе и мои вещи. Однажды ветер распахнул дверь, и собаки проникли внутрь сарая. Когда я вернулся, мука и сахар оказались на полу, на одеяле, даже на простыне и на спальном мешке, больше того, даже в динамите под кроватью. Собаки редко получают мясо, разве только то, что они добывают сами. Аборигены кормят их в основном мукой и лепешками, поэтому они привыкли есть сырую муку.

Тимоти выиграл деньги в карты и хранил их в старом зеленом носке с дырами на месте пальцев. Но он выиграл много, носок был набит до половины, и мелкие монеты в три пенни сыпались из дыр. Тимоти попросил у меня разрешения оставить деньги в моем сарае — не потому, что боялся, что другие аборигены их украдут, а потому, что ему надоело таскать деньги с собой: они выпадали из носка и он никак не мог отыскать их в песке. Я, конечно, выразил согласие и положил носок с деньгами на горизонтальную балку деревянного каркаса сарая, где его видел каждый приходящий ко мне туземец или белый. Одно время в нем находилось больше тридцати фунтов серебром. Но никто до него и не дотронулся.

Австралийцы хотели видеть под замком лишь священные и ритуальные предметы, которые они мне продавали. Их полагалось сразу же завернуть в газету, сверток вдоль и поперек перехватить клейкой лентой и упрятать в саквояж, который следовало запереть.

При мне всего один-единственный раз было взято что-то чужое, а именно кусок говядины из холодильника. Вся семья Лидлов вместе с матерью Бесс уехала в Алис-Спрингс, и все дела вел я. Я находился в шале, когда Сандра попросила у меня мяса для себя и других девушек. Я ей сказал, что с мясом у нас сейчас туго, на следующий день прибывают туристы и девушкам придется обойтись без мяса. Но я дал ей остатки супа, в котором было много вареного мяса. Она взяла суп и поделилась им с Эльзи и Нгипгви, прислуживавшими в доме, и еще с тремя или четырьмя юными девушками из лагеря, которые пришли их навестить. Но в холодильнике лежало мясо, и Нгингви взяла кусок. Как раз, когда она его жарила, я пришел в кухню, чтобы взять себе козьего молока, и увидел мясо на плите. На мой вопрос:

— Это что такое?

Нгиигви ответила:

— Кенгуру.

Но это была явно говядина, и я спросил:

— Кто взял мясо из холодильника?

Все хором ответили:

— Нгингви.

Я колебался, что мне предпринять, ведь в конце концов кража полфунта мяса не такое уж большое преступление! Я оставил им мясо, сказав при этом:

— Я очень огорчен тем, что ты взяла говядину, тем более что я дал вам суп. Я сам не беру мяса.

Затем я вернулся в шале.