Аборигены Вселенной

Айра отжал газ, и машина понеслась вдоль скалистой лощины по направлению к горному озеру, где стоял его домик. Спустя некоторое время он заметил свет фар догонявшей его машины и судя по скорости последней, вполне отвечавшей ходу его собственной, понял, что это погоня. Он был напуган и заинтригован одновременно. Ехать дальше означало привести незнакомца к дому, где спала Аэлита со своим верным псом, подвергнув её опасности, поэтому на полпути до озера Ленков решил рискнуть и, слегка сбавив скорость, развернул машину, так что чужак, уже почти догнавший его на своём скоростном внедорожнике, едва с ним не столкнулся.

С минуту они сидели в своих рокочущих машинах, разглядывая друг друга через лобовое стекло, как вдруг незнакомец дал газ, попытавшись наехать на такую же «тарантайку» Ленкова. Разгадав намерение противника столкнуть его в глубокий кювет, Айра выжал до упора газ, пытаясь сделать то же самое. Мощности машин оказались примерно равны, колёса «тарантаек» с визгом буравили щебень и грязь провинциальной дороги, не пасуя друг перед другом, пока незнакомец, видимо, потеряв терпение, не выскочил из кабины с массивным магнитроном в руке, выстрелив в капот автомобиля Ленкова. Заряд мгновенно снёс крышку капота, превратив все его внутренности в груду расплавленного металла.

К сожалению, у Айры не было с собой аналогичного средства самообороны и в тот момент он пожалел, что отказался от предложенного добродушным барменом оружия. Осознав свою беспомощность, Ленков остался в кабине развороченной машины, глядя, как незнакомец нацеливает на него чёрный ствол. В темноте было видно, как ярко-оранжевый индикатор на корпусе магнитрона сменился на синий. Подойдя к водительской двери, чужак быстрым движением откинул её, будто фанерную, и не целясь выстрелил в Айру. С этого момента тот потерял всякую связь со своим кибернетическим туловищем, прослужившим ему верой и правдой на протяжении стольких дней опасных приключений только для того, чтобы прекратить своё механическое существование от руки такого же киборга, как и он сам.

2

Вопреки ярым убеждениям своего друга Ленкова поехать вместе с ним к нему домой после всего случившегося, Стенин решил ненадолго остаться в западной Африке, чтобы присутствовать на судебном разбирательстве дела безумного старца-кинолога, подозревая судью, присяжных и полицию в продажности и решив не бросать это на самотёк, пока вредного старика не посадят за решётку. Пожилого преступника и в самом деле собирались посадить на несколько лет, но по предварительному решению суда отправили в закрытый лечебный пансионат с целым штатом проникнутых сочувствием психологов, который хоть и был изолирован от цивилизованного мира высокой оградой, но явно не являлся даже подобием исправительного учреждения для преступных элементов. К негодованию Стенина, суд не торопился лишать маниакального старца его имущества на острове, по какой-то причине отложив окончательное разбирательство на неопределённый срок. Было похоже на то, что за пожилым маньяком стоит кто-то властный, но Клод не относился к числу кровожадных мстителей и рассудил, что помешанному старику, не встающему с постели, будет для наказания достаточно и того, если его до конца дней оставят за решёткой сумасшедшего дома.

Стенин получил от Айры принадлежавшую ему часть денег, которую едва не прибрали к рукам пираты, и в какой-то мере это скрасило ему праздные дни на побережье, залечив его душевные раны. Чтобы не оставаться в том самом курортном городе, который ему порядком надоел, а вид откормленных местных полицейских начинал действовать на нервы, Стенин в одиночестве перебрался на один из островов недалеко от западного побережья, пустынные дикие пляжи которого помогли ему собраться с мыслями и спокойно и трезво обдумать своё будущее. Он больше не притрагивался к бутылке и даже попытался открыть в себе талант поэта, на что вдохновлял его живописный вид, открывавшийся из окна его маленького бунгало, выходившего на берег океана.

Зачастую по вечерам ему хотелось писать лирические стихи, и было непонятно, только ли одна картина высоких синих волн, ласкающих песчаный берег изумрудного тропического острова, толкает на столь чуждый его характеру романтический порыв, или было что-то ещё, о чём Клод боялся признаться самому себе, хотя глубоко в душе ему было ясно, что его натура больше склоняется не к праздному времяпрепровождению, а к новому путешествию к далёким звездам. Потому и плохо рифмующиеся четверостишия его собственного сочинения получались чаще всего с упоминанием неизвестных планет, неведомых экзотических миров и ещё не открытых астрономами галактик.