Абраша

Вопросы, задаваемые следователем, всегда заставали Иннокентия Валериановича врасплох: они были непредсказуемы, неожиданны, казалось, сумбурны, ответы, соответственно, разнились, но реакция на эти ответы была неизменно одинакова, ожидаема и неминуема. Так, Красильников задавал, казалось бы, невинный вопрос: «Какие газеты вы выписываете?» – ««Правду», «Известия», «Комсомолку» и «Литературку». – «Отлично! А вы знаете, кто основал «Литературку?» – «Не знаю». – «Ваа… А еще литературовед…» – «Кажется, Иван Иванович Катаев». – «Правильно. За «не знаю» еще часик, а за «Иван Ивановича» – полтора». «Часик» или «полтора часика» обозначало время, которое надо было стоять. Валерьяныч никогда ранее не предполагал, что стоять без движения в камере метр на метр есть самая страшная пытка. Страшнее были только голод и бессонница.

Казалось, что после знакомства с Красильниковым, он всё время пребывания в Сухановке находился в напряженном вертикальном положении, кроме тех моментов, когда валялся на цементном полу без сознания. Он стоял в кабинете на допросах, в холодном карцере, куда он попал сразу же после знакомства с Красильниковым – не за что, просто так, – в горячем карцере – это было еще страшнее, в коридоре… В Сухановке мучительно было всё. В туалет водили только раз в сутки – в шесть утра. Еду в Сухановке не готовили, носили из соседского Дома творчества (кажется, архитекторов), еда была вкусная, но порция настолько мизерная – одна на двенадцать заключенных, – что только раздразнивала, растравляла голод до судорог. В отличие от Лубянки здесь не было ни распорядка, ни правил внутреннего содержания, ни, пусть самого сурового, но режима. Судьба арестованного полностью находилась в руках следователя.

… А место было чудное. Березовые рощи, чередующиеся зарослями орешника, прозрачные журчащие ручейки, неугомонное пенье птиц – рай земной. Лучшего места для псовой и соколиной охоты не найти. Вслед за славными предками возлюбил это место и Алексей Михайлович и возвел здесь зверинец для потех своих царских, и шатер теплый. И раз ночью осветился тот шатер светом небесным и увидел Алексей деву неземной красоты, и услышал он голос прекрасный, возвестивший ему, что по воле Всевышнего разрешилась супруга его благоверная от бремени и принесла дщерь на утешение. И понял Государь, что была то святая Екатерина. Сразу же по прибытии в Москву, а было это в 1658 году, царь назвал новорожденную Екатериной и повелел заложить монастырь в честь святой великомученицы. Благое дело свершил. Над монастырем церковь камня белого и розового возвышалась, с двумя приделами – Преподобного Сергия Радонежского и святителя Николая. Над Святыми вратами – колокольня с семью колоколами, и чудным звоном покрывалась окрестная земля. До большевиков. До большевиков и усадьбы российских аристократов, в том числе и Зинаиды Волконской украшали сии места. Пока не пожгли их в 17-м. Чудное было место…

Иннокентий Валерьянович этих подробностей не знал, здесь он проходил свои круги ада.

Красильников, как ребенок, радовался новой игрушке – отремонтированному, специально оборудованному помещению Свято-Екатерининской пýстыни. Его губы расползались в довольной улыбке, уши были белы и прозрачны, когда направлял он Валерьяныча в новый карцер или использовал новый вид обработки. Он радостно потирал руки, похрустывая пианистическими пальцами, определяя: быть дяде Кеше обнаженным до трусов в подвальном сейфе – при минусовой температуре, – двадцать четыре часа за очередной отказ подписать обвинение или хватит восемнадцати. Он сам, собственноручно ровно через сутки отпирал массивную дверь гигантского сейфа, откуда вываливался Иннокентий Валерианович без сознания, в собственных испражнениях. Его окатывали ледяной водой, и Владлен Архипыч, приподняв за волосы голову этого полутрупа, ласково спросил: «Ну теперь подпишем?». Валерьяныч мотал головой, и уши Красильникова наливались гранатовым соком.